Я – бронебойщик. Истребители танков
Шрифт:
Другой снаряд и остаток пулеметной ленты достали еще двоих бойцов. Но командир танка дорого заплатил за свое упорство. Огонь, охвативший машину, не пощадил его.
Немецкий лейтенант выкатился из люка горящим клубком. Затем взорвался боезапас, сковырнуло башню. Вырвавшееся на свободу пламя раскидывало горящие куски и тряпки. Мелкими ракетами вылетали обрывки пулеметных лент и отдельные патроны. Командир танка кричал от боли и катался по снегу, пытаясь погасить пламя. Чей-то выстрел добил его, он сунулся лицом вниз и больше не шевелился. Промасленный комбинезон, шипя, продолжал
Немецкие штурмовые группы численностью по десять-пятнадцать человек активно наступали. Короткая перебежка под прикрытием пулемета, и группа бросалась на землю, сразу открывая огонь. В другом месте тут же вскакивало следующее отделение или сразу два.
Все это было хорошо отработано, делалось быстро, и наши бойцы просто не успевали толком прицелиться. Вели огонь из «дегтярева» Антон Бондарь и пулеметчик из взвода Черникова.
Конечно, два горевших танка на нашем участке сбили с немцев азарт, и темп они сбавили. Следом шел легкий танк Т-2 с 20-миллиметровой пушкой и пулеметом. Слишком близко он приближаться не рисковал, видел, как горели два танка Т-3 и тяжелый Т-4 на левом фланге.
Но очередями своей спаренной установки он прижимал наших бойцов и сумел разбить ручной пулемет во взводе Черникова. Уцелел ли расчет, я не видел.
Сразу примолк и наш «дегтярев». Сержант Бондарь излишне не рисковал и посылал очереди, не высовываясь из окопа.
Легкие Т-2, скоростные, с 30-миллиметровой лобовой броней, широко применялись в начале войны. Но их быстро выбивали артиллерия и наши устаревшие танки с противопульной тонкой броней, зато имевшие сильную 45-миллиметровую пушку. Теперь немецких Т-2 осталось совсем немного, и лезть вперед они не рвались. Легкий танк знал свои возможности и вел огонь, маневрируя, с расстояния трехсот метров.
Теоретически мы могли его взять. На этом расстоянии наши пули пробивали 35 миллиметров брони. Попасть надо было под прямым углом, иначе пули отрикошетят, но прицелиться толком мы не могли. Два уцелевших ПТРД моего отделения находились под непрерывным огнем: летели мины – «пятидесятки», пулеметные трассы, вела плотный автоматный огонь наступавшая немецкая пехота. Ко мне перебрался старший лейтенант Зайцев.
Прыгая в окоп, угодил валенками в мертвое тело Гриши Тищенко. От толчка рот погибшего товарища приоткрылся, словно тот спрашивал: «Ну, что вам еще от меня надо? Оставьте, наконец, в покое». Зайцев на секунду смутился, а затем набросился на меня:
– Андрей, кончай с танком! Пехота вот-вот прорвется.
– А ты голову высунь, попробуй.
Пули хлестали по снегу, мерзлой земле. Про мину, которая могла угодить в окоп в любой момент, и думать не хотелось. Это была бы верная гибель. Я почему-то надеялся, что наш рассудительный командир сам возьмется за ружье, но ошибся.
– Коробов, немедленно открыть огонь по фашистскому танку!
Это был уже приказ, которому я не мог не подчиниться.
– Есть, открыть огонь, – отозвался я, вложив в ответ всю злость, которая поднялась во мне.
Старшему лейтенанту мало Тищенко! Хочет глянуть, как разлетится под пулями моя башка.
– Федор, а ты чего прижух? Не волынь!
Тимофей Макарович Зайцев был опытным командиром и видел, где складывается тяжелая обстановка. Он сильно рисковал, пробираясь к нам. Телогрейка была излохмачена осколками, кое-где проступали пятна крови. Выщелкнув диск из своего ППШ, убедился, что он пуст, и достал из подсумка запасной.
Мы с Федей обреченно подняли свои ружья и открыли огонь. Когда стреляешь во врага, страх отступает. Про опасность отчасти забываешь. Мы выпустили по три-четыре пули и что-то повредили в легком Т-2. Он попятился, не прекращая стрелять.
В эти минуты головная группа штурмового немецкого батальона приблизилась на расстояние шагов восьмидесяти и ускорила бег. Те, у кого были автоматы, стреляли на бегу, другие отвинчивали колпачки гранат.
Я вспомнил про свой ППШ. Открыли беглый огонь уцелевшие бойцы «старика» Черникова. Заработал молчавший «дегтярев» Антона Бондаря. Я дал одну, другую очередь. Встретился взглядом с рослым немцем. Успел разглядеть просторную шинель с серебристыми погонами, массивную каску и автомат, из которого вылетали гильзы.
Я нажал на спуск. В тот же момент в затылок что-то ударило с такой силой, что мне показалось, отрывается голова. Я потерял сознание. Уже не видел, как отчаянно пробивалась вперед немецкая штурмовая группа и почти полностью легла под пулями наших бойцов.
Затем, сгоряча, вскочили красноармейцы пятой и шестой рот. Их поднял лейтенант Ступак. Они бежали с примкнутыми штыками, чтобы опрокинуть, отбросить наступавших. Эта не слишком обдуманная атака, как и многие другие на той войне, наткнулась на дружный встречный огонь, и до рукопашной дело не дошло.
На снегу, испятнанном кровью, остались лежать не меньше десятка убитых бойцов. Несколько раненых отползали, зарываясь в снег. Немцы, понеся потери и лишившись танковой поддержки, отступили.
На левом фланге, как и в прошлый раз, обстановка тоже складывалась непросто. Один из тяжелых Т-4 взорвался на мине и догорал. Но два других Т-4 и несколько машин помельче прорвались. Взвод «сорокапяток» (три орудия) был расстрелян и раздавлен вместе с расчетами. Три противотанковых ружья вели огонь до последнего, но против Т-4 ничего сделать не смогли, не считая мелких повреждений. Все бронебойщики были расстреляны и раздавлены в их окопах.
Молодой командир взвода ПТР, сбросив шинель, в упор швырнул две противотанковые гранаты, порвал гусеницу и разбил ведущее колесо Т-4. Контуженый, почти оглохший, он успел застрелить из нагана высунувшегося танкиста.
Лейтенант погиб бы, как и остальные бронебойщики его взвода, но парня вытащил на своей широченной горбатой спине старшина Савелий Гречуха.
Танки принялись утюжить траншеи и окопы. Здесь решалась судьба полка. Подполковник Рекунков, которому присвоили очередное звание за прорыв вражеской обороны, раздавал из своего командного пункта указания, кричал на комбатов, но картину боя видел лишь издалека и толком не знал, что там происходит.