Я буду любить тебя...
Шрифт:
Он тяжко вздохнул и ушел. Люк закрыли, мы со Спэрроу вновь оказались в темноте, и для нас потянулись долгие часы ожидания. Сквозь щели в трюм проникал слабый свет, так что тьма была не черной, а серой, и мы могли видеть друг друга, хотя и смутно. Кто-то принес нам заплесневелый сухарь и воду. От сухаря я отказался, но воде был рад: мне очень хотелось пить. Спэрроу поднес маленький кувшинчик к своим губам, потом приставил его к моим. Я выпил, испытывая несказанное блаженство. И только через пять минут меня наконец осенило. Приподнявшись на локте, я повернулся к священнику.
—
Он вытянул свою громадную ручищу и заставил меня снова опуститься на доски.
— Я не ранен, — сказал он, — а воды было слишком мало для двоих.
Тусклый свет, сочившийся сквозь щели вверху, померк, и тьма стала непроглядной. Воздух в трюме был спертый, мы задыхались, бредя о прохладном ветре, о ясном небе, усыпанном звездами. Когда стало совсем плохо и зловонный беспросветный мрак начал душить нас подобно ночному кошмару, крышка люка вдруг открылась, и вместе со свежим воздухом до нас донеслись звуки мужских голосов, переговаривающихся па палубе.
— Да, безусловно, доктор объявил, что его жизнь вне опасности, — сказал один, — но он все-таки ранен.
— Он человек опасный и отчаянный, — резко перебил другой. — Не представляю, как вы оправдаетесь перед вашей Компанией за то, что так долго не заковывали его и кандалы.
— Будьте покойны, милорд, мы с руководством Компании отлично понимаем друг друга, — надменно произнес первый голос. — И поверьте, пленника своего я сумею не упустить и без чужих советов. Если сейчас я все-таки приказываю заковать его, то только потому, что считаю это нужным, а не потому, что этого добиваетесь вы, милорд. Вы желаете воспользоваться случаем, чтобы переговорить с ним, что ж извольте, против этого я не возражаю.
Собеседник Карнэла удалился. Когда его шаги затихли, милорд весело расхохотался. К его веселью присоединились еще три или четыре грубых голоса. Кто-то чиркнул огнивом, и на палубе тотчас заметалось пламя факелов и ровным светом загорелся фонарь. Держа его и руке, по трапу начал спускаться человек с жестким обветренным лицом. Сойдя вниз, он поднял фонарь, чтобы посветить милорду. Я лежал и смотрел, как королевский любимец спускается в трюм. Пламя наклоненных к люку факелов ярко освещало его статную фигуру и лицо, благодаря которому он, невзирая на сомнительное происхождение и тощий кошелек, сумел возвыситься и излететь на вершину, столь приближенную к солнцу, один взгляд на нее ослеплял. В богатом наряде и блеске красоты, в ореоле красного сияния факелов, он озарял темноту, словно яркая зловещая звезда.
За милордом спустились два матроса с факелами, затем показался третий, без факела, и захлопнул крышку люка. Когда все они сошли в трюм, Карнэл, сопровождаемый капитаном, подошел и встал, глядя на меня сверху вниз. Я приподнялся на локте, хотя и с трудом — после лихорадки я был слаб как младенец, — и посмотрел ему в глаза. В них была неприкрытая жестокость; если бы я ожидал от него, своего заклятого врага, милосердия или великодушия (чего я, разумеется, не ожидал), его взгляд вмиг похоронил бы эту надежду. Подозвав жестом матросов, которые стояли за его спиной,
— Сначала займитесь этим. Наденьте на него ручные кандалы.
Матрос, спустившийся в трюм последним и принесший столько кандалов, что их хватило бы на шестерых пиратов, вышел вперед, дабы исполнить повеление милорда. Капитан посмотрел на могучую фигуру Спэрроу и вытащил из-за пояса пистолет. Священник засмеялся:
— Он вам не понадобится, приятель. Я знаю, когда сопротивление бесполезно.
Он вытянул руки, и матросы сковали их запястье к запястью. Когда они закончили, он невозмутимо сказал:
— «Видел я нечестивца грозного, расширявшегося подобно укоренившемуся многоветвистому дереву. Но он прошел, и вот, нет его, ищу его и не нахожу» [118] .
Милорд повернулся к нему спиной и указал пальцем на меня. Все время, пока меня сковывали по рукам и ногам, он не сводил глаз с моего лица, потом отрывисто сказал:
— Вы принесли с собой веревки? Свяжите его так, чтобы притянуть руки к туловищу.
Матросы обвили вокруг меня веревки много раз.
118
Псалтирь. Псалом 36: 35–36.
— Затяните их, да потуже, — приказал фаворит.
Цепи пастора гневно звякнули.
— Да ведь у него на руке от запястья до плеча — воспаленная рваная рана, и вам наверняка об этом сказали! — вскричал он. — Стыдитесь!
— Еще туже, — процедил Карнэл сквозь зубы. Матросы затянули узлы и встали.
— Можете идти, — коротко бросил им фаворит, и все трое попятились к подножию трапа. Капитан отошел туда же и уселся на ступеньку.
— Здесь, под люком, более свежий воздух, — пояснил он.
Я лежал у ног моего врага, стиснув зубы и глядя ему и глаза. Что и говорить, чаша была горькой, но у меня достало сил пить ее, не морщась.
— Ну что, молодожен, сполна я тебе заплатил? — спросил он вполголоса. — Помнишь, за тот красный клен и индейский узел? Говори, сполна?
— Нет, — ответил я, — приведи сюда ее, и пусть она посмеется надо мною, как смеялась в тот вечер под окном гостиницы.
Он схватил кинжал, я думал, он меня заколет, но секунду поколебавшись, он убрал оружие в ножны.
— Леди Джослин одумалась, — сказал он. — В капитанской каюте горят свечи, льется вино, звенит смех. На корабле есть и другие благородные дамы; я часто пою им под лютню, и ей тоже. Она спасена из пучины, в которую вы ее ввергли; она знает, что королевский суд
и палач скоро разобьют оковы, о коих она теперь вспоминает с содроганием, и что король и еще кое-кто охотно простят ей кратковременное помрачение ума, от которого она уже исцелилась. Она весела и довольна, на щеках ее цветут розы, глаза сияют как звёзды. Сегодня, когда между куплетами моей песни я сжал ее руку, она улыбнулась мне, вздохнула и покраснела. Она вновь стала покорной воспитанницей короля, леди Джослин Ли — она попросила, чтобы ее называли именно так…