Я буду любить тебя...
Шрифт:
отрядом они шли со стороны реки вглубь леса, расползаясь в разных направлениях, как змеи. Они не увидели нас в густом кустарнике, возможно, благодаря горячим молитвам, которые я не переставал возносить. Наконец лес поглотил их всех и, казалось, очистился от их присутствия: нигде ни движения, ни звука. Мы выжидали долго, но на закате тихонько выбрались из кустов и пошли по лесу к реке, обошли небольшую кедровую рощу и наткнулись примерно на полсотни дикарей.
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и поднял брови, как делал нередко.
— Дальше, дальше! — воскликнул я. — Ты ведь сказал,
— Верно, — подтвердил он, — но не благодаря мне, хотя я и набросился на этих размалеванных дикарей. И как ты думаешь, Рэйф, кто их возглавлял? Кто вырвал нас из их обагренных кровью лап?
Меня осенило.
— Я знаю, кто это был. И он же привел вас сюда…
— Да, он отослал прочь демонов, у которых — вот не повезло! — такой же цвет кожи, как и у него, и сказал нам, что между нами и городом есть индейцы, которые не принадлежат к его племени. Если бы мы пошли дальше, то попали бы в их лапы. Но есть место, сказал он нам, куда не ходят ни индейцы, ни белые, мы могли переждать там до завтра, когда в лесу уже не будет краснокожих. Он провел нас в этот угрюмый лес, который уже был нам немного знаком. Да, и еще он сказал нам, что ты жив. Более он ничего не сказал; и когда мы углубились в этот лес и наступили сумерки, он исчез.
Он замолчал и просто стоял, глядя на меня с улыбкой на своем изборожденном складками лице. Я взял его руку в свои и поднес к губам.
— Я в таком долгу перед тобой, что вряд ли когда-нибудь сумею расплатиться, — сказал я. — Скажи мне, друг мой, где она?
— Недалеко отсюда, — отвечал он. — Мы с нею прошли до самой середины леса и, поскольку она так замерзла и устала и была так потрясена, я решился развести там костер. Ни один враг не напал на нас там, и мы ждали лишь наступления сумерек, чтобы отправиться обратно в город. Сейчас я только что подошел к ручью, чтобы определить, если удастся, насколько близко мы находимся от реки…
Он замолчал, показал рукой на длинный проход между рядами деревьев, затем, пробормотав: «Да благословит вас Бог», отошел и, пройдя немного вниз по течению ручья, остановился, прислонясь спиной к вековой сосне и неотрывно глядя на медленную глубокую воду.
Она приближалась ко мне. Я смотрел, как ее тоненькая фигурка отделяется от царящего между деревьев сумрака, и тьма, владевшая в последнее время моей душой, рассеялась.
Мне показалось, будто лес, только что такой угрюмый, наполнился солнцем и пением птиц; если бы вокруг вдруг расцвели красные розы, я бы не удивился. Она шла медленно и беззвучно, голова ее была наклонена, руки опущены — она не знала, что я рядом. Я не пошел ей навстречу — мне все еще хотелось, чтобы она первой подошла ко мне, но когда она подняла глаза и увидела меня, я упал на колени.
Мгновение она стояла недвижно, прижав руки к груди, затем, медленно и неслышно пройдя сквозь окутанный мглою лес, приблизилась ко мне и коснулась моего плеча.
— Ты пришел, чтобы отвести меня домой? — спросила она. — Я так долго плакала, молилась и ждала, но теперь настала весна, и лес зазеленел.
Я взял ее руки и уткнулся в них лицом.
— Я думал, что ты умерла, — сказал я. — Я думал, ты ушла в лучший мир и оставила меня одного на этом свете. Я никогда не смогу рассказать
— Мне не надо ничего рассказывать, — ответила она. — Я рада, что настолько забыла о женской гордости, что решилась поехать в Виргинию, чтобы там продать себя; рада, что мужчины смеялись надо мною и оскорбляли меня на том лугу в Джеймстауне, потому что иначе ты, быть может, не обратил бы на меня внимания; всем сердцем рада, что ты купил меня, заплатив горсткой табака. Всем сердцем, всей душой я люблю тебя, мой рыцарь, мой возлюбленный, мой господин и муж… — Голос ее прервался, и я почувствовал, что она дрожит. — Но твои слезы на моих руках — их я не люблю, — тихо промолвила она. — Я много блуждала по лесу и устала. Прошу тебя, встань, обними меня и отведи домой.
Я встал, и она прильнула к моей груди, как усталая птичка, вернувшаяся к своему гнезду. Я наклонил голову и поцеловал ее лоб, веки с голубыми прожилками, безупречно очерченные губы.
— Я люблю тебя, — повторил я. — Эта песнь стара, но прекрасна. Посмотри: я ношу твои цвета, леди.
Ее рука дотронулась до ленты на моем рукаве, потом коснулась моих губ.
— Песнь стара, но прекрасна — проговорила она. — Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Голова моя покоится на твоей груди, но знай: сердце мое лежит у твоих ног.
Лес с привидениями наполнился радостью, глубоким покоем, молчаливой благодарностью, и на сердце у нас с Джослин была весна — не пышная и буйная, как в мае, а прекрасная, скромная и нежная, как проснувшийся для новой жизни мир за сосновой рощей.
Наши губы снова встретились, а потом, обнимая ее за плечи, я повел ее к огромной сосне, под которой стоял пастор. Услышав наши шаги, он повернулся и посмотрел на нас с тихой и нежной улыбкой, хотя в глазах его стояли слезы.
«Вечером водворяется плач, а наутро радость» [140] , — произнес он. — Я благодарю Господа за вас двоих.
140
Псалтирь. Псалом 29:6.
— Прошлым летом на зеленом лугу мы встали перед тобой на колени и ты благословил нас, Джереми, — ответил я. — Благослови же нас и теперь, настоящий друг и пастырь Божий.
Он возложил руки на наши склоненные головы и благословил нас, а потом мы втроем двинулись по мрачному лесу вдоль лениво текущего ручья к широкой сверкающей реке. Еще до того, как мы достигли ее, сосны уступили место другим деревьям, населенный призраками лес остался позади, и мы вступили в волшебный мир распускающихся цветов и листьев.
Голубое небо у нас над головами смеялось, лучи вечернего солнца прочертили золотые полосы под нашими ногами. Когда мы подошли к реке, она серебрилась в солнечном свете, и тихой музыкой журчала в тростнике.
Я вспомнил про лодку, которую я привязал утром к явору где-то между нашим нынешним местонахождением и городом, и теперь нам надо было дойти до этого дерева по берегу реки. Хотя мы шли по вражеской территории, по пути мы не встретили ни одного врага. Нас окружали тишь и покой; это было похоже на чудный сон, от которого не страшно проснуться.