Я буду в маске
Шрифт:
Часов в пять на мой телефон позвонила мама. Она попросила заняться ужином, и, судя по ее “Ц.У.”, ужин предполагал стать самым что ни на есть званым. Спорить с мамой я не решилась, это бесполезно, и послушно пошла исполнять все её просьбы.
И когда она пришла с работы, у меня уже все было готово: фаршированные сыром перепелиные яйца, овощной салат, гарнир из картофеля, рулетики из баклажанов и запеченные кабачки с томатом. Н-да, давненько я столько не готовила. Просто не для кого.
Мама удовлетворено оглядела все, мной приготовленное, и вдруг заявила, что ужин должен состояться
Майский, косясь на меня, предложил свою помощь, но я махнула рукой со словами:
– Справлюсь.
Тарелки с едой я расставила быстро, и как только мясо приготовилось, мы сели за стол.
Вечер оказался тёплым, безветреным. И атмосфера в небольшой летней кухне тоже обещала быть такой. На столе, помимо всевозможной еды, оказалась очередная бутылка наливки. Она часто разливалась, выпивалась и заново разливалась. Её я пила охотно, а вот есть мне совсем не хотелось. Мне вообще не хотелось сидеть здесь. А вот остальные и ели и общались с таким странным энтузиазмом и веселым настроением, что этот “званый” ужин начинал казаться мне неестественным, показушным… Ладно, Дашка, ты не веришь Льву, но родителям-то притворяться зачем? Да и с чего бы? Не знаю. Наверное, это все мне просто жутко непривычно: родители и молодой человек, с которым я… С которым ты что, Дашка? Договаривай, хотя бы мысленно! Но нет. Даже в мыслях я не могла с собой договориться. Я все больше запутывалась. И от этого психовала и негодовала еще больше.
– Наш гость сегодня потрудился на славу, - выпив очередную рюмку, громко сообщил папа.
– Дров наколол столько, что на всю зиму баньку топить хватит. Кстати, - потянувшись к бутылке, обратился папа к Майскому: - Как насчёт баньки, а, Лев Михалыч? Попариться не желаешь?
– С удовольствием, - с улыбкой ответил тот.
– Давненько паром не очищался.
Отец кивнул, разлил всем наливки, тут же махнул свою рюмку и, закусив фаршированным перепелиным яйцом, поднялся:
– Пойду подготовлю, - сказал он и, чмокнув на ходу маму в щеку, направился к бане.
Мама проводила его взглядом.
– Даш, а ты? В баню не хочешь?
– спросила она у меня.
– Не знаю, - с сомнением ответила я.
Честно говоря, баню я любила. И каждый раз приезжая к родителям, хотя бы раз, но посещала нашу парилку.
– Сходили бы вместе, - продолжила мамуля.
– А то отца я в баню не пущу, он прилично выпил сегодня.
И это была правда, мама, действительно, если папа выпивал что-то крепче пива, париться его не пускала. И сама в баню не ходила - ей нельзя по состоянию здоровья. А мне вот в баню хотелось. Очень… Чтобы очистить, как говорится, не только тело и душу, но и мысли.
– А что? Схожу, - ответила я, покосилась на Майского и добавила.
– Но только после Льва Михалыча.
Писатель усмехнулся:
– Мальчики
– я тут же кивнула.
– Дашуля, - протяжно и впервые назвал меня так Лев, - Я, так уж и быть, уступлю тебе. Иди первой.
С недоверием мои глаза пробежали по лицу Майского. Но, не заметив на нем никакой усмешки, я не без удовольствия согласилась:
– Ладно.
Вскоре вернулся отец и, потирая руки, сообщил, что банька нагревается и скоро можно идти париться. Но тут мама опустила его с небес на землю, строго-настрого запретив отцу соваться в парилку. Папа посопротивлялся немного, но, в конце концов, к жене прислушался.
Трапезничали мы ещё минут двадцать. Затем все дружно убрали со стола и пошли в дом. Мама тут же принялась мыть посуду и на моё предложение помочь ответила отказом, послав меня прямым текстом в баню. И я, прихватив полотенце и бутылочку кваса, который я очень любила пить после парилки, с удовольствием направилась туда, куда меня и послали.
В теплом предбаннике я полностью разделась, обмоталась тонким полотенцем, зафиксировав уголок на груди, и зашла в кипящую жаром парилку. Вальяжно устроилась на деревянной лавке и, прикрыв слезящиеся от пара глаза, попыталась расслабиться, отключая все эмоции и чувства.
Сначала было трудно, редкие посещения бани давали о себе знать - мне казалось, что мне дурно от жары, от влажного пара. Дышать словно нечем. Но паниковать нельзя. Надо привыкнуть и проникнуться.
И спустя несколько минут я все-таки расслабилась. Сидела и даже улыбалась, так явственно ощущая, как из меня выходит весь накопившийся негатив: он как будто просачивался сквозь поры, выступая на поверхности тела в виде капелек пота. Мне хотелось их смахнуть, стереть, избавиться. Но они, естественно, выступали вновь и вновь. Да и сил становилось все меньше, руки ватные, невесомые. И я бросила эту напрасную затею.
Еще спустя пару минут плавно спустила с груди мешающее полотенце. Потом глубоко вздохнула через нос, насыщая влажным воздухом лёгкие, и прислонилась спиной к горячей стене.
Как же хорошо! Так… лениво и свободно. Не хочется уходить, но надо, Дашка. Ещё минут пять, не больше… а то, разморившись, ты до дома не дойдешь.
Я опять глубоко вздохнула и закрыла глаза, отсчитывая про себя секунды… Один, два, три… десять, пятнадцать… Тут я словно что-то почувствовала. Да, легкое дуновение прохладного воздуха. Резко открыла глаза. Дверь в парилку оказалась приоткрыта, и оттуда на меня смотрела пара любопытных кофейных глаз.
– Дверь закрой, - тихо и безэмоционально сказала я, ведь на злость у меня просто не было сил. И меня послушали, правда, не совсем правильно. Лев зашёл в парилку в одних серых трусах-боксерах и закрыл за собой дверь. Я покачала головой, но возражать не стала. К черту его, Дашка! Не порть себе удовольствие… Майский продолжал стоять у двери и внимательно меня рассматривать, а я, ощущая, как по груди скатилась капелька пота, провела по ней рукой и запоздало поняла, что сижу перед писателем во всей своей обнаженной красе. Вот ведь пар, затуманил мне мозги! Но прикрываться было уже поздно, и я, мысленно махнув на все рукой, снова закрыла глаза.