Я, Чудо-юдо
Шрифт:
– Вот-вот появятся! Уф. – Платон перевел дыхание. – Хорошо, что не опоздал. Вот, доспех нашел, глядите! – Он для наглядности раскинул руки. – А вы что думали?
– Да ничего мы не думали, – успокоил я его. – Значит, близко враги? Отлично, сколько их?
– По-моему, все… Ну человек двадцать точно.
– Отлично, – повторил я, надеясь, что сумел сохранить невозмутимость на лице. – Нечего резину тянуть. К бою, ребята!
– Вы сами выбрали свою судьбу! – злобно прорычал Заллус и исчез.
Без острого слуха и зрения, присущего
– Настя, отходи. Чтобы желания загадывать, не обязательно около цветка быть. Отходи, спрячься и… попробуй по-моему сделать.
– А я уже попробовала, – сказала она, указывая глазами на цветок, где вместо пяти лепестков осталось четыре. – Только вслух произносить не стала, чтобы Заллус не подслушал.
– Вот и славно, – не удержался я от улыбки. – Посмотрим теперь, как они будут за колдунов воевать.
Почему я так уверовал в силу этого желания? Платон и Рудя, по крайней мере, притаились у нашего арсенала, а я так и остался на тропе, поправляя тунику и ожидая появления преображенных викингов.
Не припомню другого случая, когда бы так больно было ощущать свою ошибку.
Они появились – но, хотя аленький цветочек и явил знак, что желание принято и выполнено, не было в их облике и намека на то преображение, которого я ожидал. Нет, что-то в них изменилось… Не в первый же миг, но довольно быстро я четко разглядел, что глаза врагов стали бесповоротно тусклыми, ухмылки – совершенно злобными, а лица окончательно исказились животной – или нет, истинно и исключительно человеческой, надприродной, вырабатываемой только искусственно, запредельной жестокостью.
Ни на секунду я не усомнился в Настиной искренности. Да и цветок не стал бы лгать. Так в чем же дело?
Может быть, в том, что для преображения закоренелых злодеев в кающихся грешников нужно нечто большее, чем желание другого человека?
А может быть, в том, что увиденный образ самих себя – во всей мерзости, во всей гнусности доведенного до абсолюта и абсурда насилия – пришелся им по вкусу?
Не знаю.
– Дас ист эр, Тшюдо-юдэ! – крикнул голландец-командир, тыча в меня пальцем.
Никто не удивился. На меня нацелились несколько стволов.
– Чудо, ложись! – заорал Рудя.
Но я все будто чего-то ждал, не шевелясь, глядел, как враги приближаются плотной толпой, закрывшись огромными деревянными щитами – только рожи, рожи над ними видны и ружейные стволы.
Платон опередил их. Схватил один из пистолетов, рывком взвел курок и пальнул. От среднего щита отскочила щепа, однако пуля не пробила его – знать, специально для такого случая щиты и готовились.
– Да ложись же!
Словно оцепенение спало. Я не просто залег – откатился в сторону, как на учениях, и, когда хлестнула по траве
Платон потянулся к своему топору, но Рудя крикнул:
– Нет, прикрой меня! Пали!
Захватчики между тем передали разряженные ружья назад и выставили над щитами пистолеты. Сейчас дадут новый залп… А мы даже насыпи сделать не успели, вот досада!
Платон, видно, где-то в своих странствиях насмотрелся на оружие – уверенно вскинул сразу два пистолета, взводя курки большими пальцами. Грянул дуплет. Шипя от боли, я тоже извернулся, подхватил последний пистолет прямо с перевязью и выстрелил лежа.
Кажется, мы кого-то зацепили. Конечно, смешно было рассчитывать столь малой огневой мощью прикрыть рыцаря, но, пожалуй, на секунду мы отсрочили ответный залп.
А Рудя не медлил. Никаких рогаток он не настрогал, зато успел привязать к каждой из отнятых у ван Дайка гранат по куску веревки, получив своеобразную пращу. И теперь он запалил фитили от костра и от всей обрусевшей в нашей компании немецкой души запустил их одну за другой. Гранаты легко перелетели через стену щитов.
Пистолеты викингов пальнули вразнобой. Пули защелкали по листьям, но в тот же миг рванула первая граната. Дымное облако застлало тропу, щиты упали, открыв фрагменты страшной картины. Второй взрыв последовал через пару секунд.
А когда дым рассеялся, мы увидели пустую тропу с несколькими неподвижными телами, деревья с посеченной корой, опадающие зеленые листья.
– Отбились, – словно не веря себе, сказал Рудя и упал на спину.
В его груди красовались три больших – палец просунуть можно – рваных отверстия. Гады, достали…
– Рудя! – заорал я, хватаясь за него.
Встать даже на колени не удалось, боль в ноге скрутила меня и согнула пополам. Тут же рядом послышался голос Насти:
– Быстрее, Платоша, быстрее!
Что там такое? С трудом разлепив глаза, я увидел, что Платон уже перетягивает мне ногу ремнем, а девушка склоняется, чтобы смочить ее зельем.
– Стой! – прохрипел я. – Настя, не смей! Сперва Рудю лечи, ему крепче досталось!
– Молчи уж, – выдохнула она, разматывая склянку и снимая крышку.
Зелья оставалось на самом донышке.
– Не смей! – очень натурально прорычал я, почти так, как мог бы с час назад.
Настя вздрогнула и отшатнулась. Взглянула на Рудины раны, побледнела и молча занялась саксонцем.
Платон затянул ремень, стянутый вокруг голени повыше раны. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Новгородец сдвинул шлем на затылок и оглянулся:
– Как там?
– Живой, – ответила Настя, но в тоне ее успокоенности не слышалось.
Вернувшись ко мне, Настя протянула склянку: