Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Я скромный человек — я родился от скромных родителей, которые учили меня смирению. Вопреки всему я во всем остался смиренным.
Не знаю, как благодарить тех, кто написал эти статьи. Сказать: «Да, я узнаю в них себя», — значило бы проявить гордыню. Сказать: «Нет, я не узнаю в них себя», — значило бы чуть ли не оскорбить авторов.
Я получал много анализов подобного рода, в частности от врачей, психиатров, психологов. Должен сказать, что я их не читал, чтобы уберечься от чувства неловкости, которое бессилен побороть.
Я приучен говорить «спасибо».
Сколько раз за свою жизнь я просил прощения и извинялся! Ибо все люди — такие же, как я, и имеют право на уважение: пусть я добился кое-какого успеха в своем деле, но ведь сотни тысяч людей добились того же в своем.
Здороваясь с нашим привратником, я приподнимаю шляпу. И ничего экстраординарного в этом не вижу, потому что когда он в шляпе встречается со мной, то поступает точно так же.
Короче говоря (добавлю, что не считаю это своим особым достоинством), я человек скромный и таким останусь.
Т. заметила, что пишущие обо мне сдирают слой за слоем, чтобы открыть меня подлинного. Они наблюдают меня в жизни, как бы сквозь зеркало без амальгамы.
Вероятно, так оно и есть. Может быть, человек не в силах познать самого себя? Я начинаю верить в это. Но восстаю, когда пытаются изменить мое чрезвычайно простое, непритязательное представление о себе самом.
Оно мне необходимо.
Из книги «Следы шагов»
26 сентября 1973
Сегодня вечером в книге, которая посвящена моему семидесятилетию, я перечитал письмо, написанное мной Андре Жиду в 1938 году.
Тогда мне было всего тридцать пять лет. Ровно в два раза меньше, чем сейчас.
В этом письме, написанном небрежно, без оглядки на слог и стиль, я попытался ответить на вопросы, которые Андре Жид задавал мне неоднократно — и в письмах, и в разговорах.
Письмо было о прошлом и о будущем, о том, как я наблюдаю жизнь, верней, как пишу, но в основном о будущем.
Написал я его мгновенно; сразу, даже не посмотрев, отправил и вот сегодня впервые перечитал.
Из него я понял, что в молодости у меня был ясный взгляд на свою жизнь и карьеру. В тексте многократно встречается слово «воля», и действительно, нужна стальная воля, чтобы в течение многих лет писать под псевдонимом развлекательные романчики, потом романы из разряда полулитературы (серия Мегрэ) и, наконец, перейти к тому, что за неимением другого термина я называю «трудными» романами.
Жид говорил мне, что когда-нибудь я напишу «большой роман». Несколькими неделями или месяцами раньше о том же со мной беседовал Бразийак [45] . Ему я ответил:
— Никакого большого романа не будет. Верней, большой роман — это мозаика из моих маленьких романов.
Написать такое Жиду я не решился. Он столько уговаривал меня приняться за большой роман, что я уверил его, будто надеюсь когда-нибудь
Тогда я и представить себе не мог, что скоро (тридцать пять лет — это ведь очень небольшой срок!) наступит день, когда я вообще откажусь писать и не пожалею об этом.
45
Бразийак Робер (1909–1945) — французский писатель и критик. Во время войны сотрудничал с оккупантами.
Одни спортсмены прекрасно бегают дистанцию сто метров, другие — двести, или четыреста, или тысячу метров, или даже тридцать километров. Но бегать другую, не свою дистанцию они, как правило, не способны.
Одни спортсмены прекращают бегать или плавать в двадцать пять лет, а другие и в сорок участвуют в соревнованиях.
Мне не предназначено было бегать на три тысячи метров. И также не предназначено писать после семидесяти.
Это естественно. И это надо принимать как должное.
Делать «плохого Сименона» я не хочу, но и не хочу убить себя, делая «настоящего».
Тереза всегда слушает меня и обычно никак не комментирует, но на этот раз она произнесла фразу, просто на удивление справедливую:
— Это был бы первый случай самоубийства с помощью пишущей машинки.
1920 или 1921 год. Я был репортером в «Газетт де Льеж». В административном совете у нас был один сельский дворянин, владелец очаровательного замка и совершенный бездельник.
Время от времени он заходил к нам в редакцию поболтать, и тогда мы хохотали как безумные, потому что этот человек, в общем-то приятный и симпатичный, был непроходимо глуп.
Тем не менее ему пришло в голову стать депутатом. Главный редактор вызвал меня и сказал:
— Надо бы подготовить серию статей для избирательной кампании X.
Я не разбирался в политике и не очень представлял себе, что такое избирательная кампания. В конце концов, не видя иного выхода, я обратился в канцелярию:
— Какая не политическая ассоциация насчитывает больше всего членов в наших краях?
Начальник канцелярии, не задумываясь, ответил:
— Рыболовы-любители.
Я провел избирательную кампанию X. Он стал лидером рыболовов и был избран — потому что в восемнадцать лет я написал серию статей о загрязнении рек и вообще воды.
29 сентября 1973
Вчера часть дня я провел с Мари-Жо [46] . Мы сидели в креслах друг против друга и спокойно беседовали — обо всем и ни о чем.
Она уже взрослая: через несколько месяцев ей исполнится двадцать один, и, надо сказать, меня это приводит в некоторое замешательство. Я привык считать ее ребенком.
46
Дочь Ж. Сименона.