Я дрался на Т-34. Книга вторая

Драбкин Артем Владимирович

— Какая в атаке скорость?

— Смотря какая атака, если идем на сближение в предполье — километров 30–40, от укрытия к укрытию. А когда идешь по боевым порядкам противника, там скорость снижается — ты ведешь огонь, давишь.

— Приметы или предчувствия у вас были?

— Нет. Но вот однажды мы совершали ночной марш. Мой танк шел вторым. Вдруг впередиидущий танк останавливается. В чем дело? Механик танка говорит: «Я ничего не вижу». Я на него: «А ну-ка вперед!» — «Я не вижу». Заладил, и все тут. Ротный механик-регулировщик говорит: «Ладно. Я поеду». Этот залез на мой танк. Проехали буквально метров сто, как передний танк подрывается

на фугасе. Башня отлетела метров на пятнадцать. Как чувствовал, зараза, этот механик-водитель… Вроде боевой такой парень, а вот «не поеду» — и все…

— Я слышал такое выражение: «Войну выиграли молодые». Только молодой мог такое пережить. Это действительно так, как вы считаете?

— Действительно, экипажи почти все были молодые… Сорока-пятидесятилетние, они, я сейчас анализирую, были похитрей, служили в комендантской роте, роте охраны. Правда, тогда я просто не обращал на это внимания.

— Пехотинцы всегда десантом были на танке?

— Нет, не всегда. У нас в полку была рота автоматчиков. Во время боев их распределяли по три-четыре человека на танк. Они своих командиров почти и не знали, подчинялись нам, кушали с нами, несли охрану в ночное время

Был у нас автоматчик-украинец Трутень. Пожилой, ему тогда было лет под тридцать. Его поставишь дежурить… а спали мы… я за всю войну ни одного дня не спал на кровати — то на нарах, то на досках. Механик и радист обычно у себя на сиденье устраивались, а мы на боеукладке. Иногда доску на борту возили — внутрь на погон башни поставишь и спишь. Если весь полк ночует, то на моторном отделении расстилаешь брезент, от двигателя тепло… Так вот, только поставлю Трутня, иду проверять — спит. «Ты почему спишь?!» — «Да, товарищ лейтенант, я тильки что! Я же усе бачю». Где-то в Прибалтике остановились на ночлег. Вдруг под утро как открылась стрельба! Ракеты! Мы выскочили. Потом разобрались. Оказалось, что немцы следили за нами. Рядом стояла печная труба сгоревшего дома, немец сидел в трубе, кирпичи выбил и наблюдал. Когда увидели, что Трутень закемарил, они его схватили, кляп в рот, мешок на голову и потащили. Хорошо, ребята заметили, открыли огонь. Немцы его бросили и драпать. Когда мы подошли к нему, от него так воняло! После этого он и сам на посту не спал, и другим не давал, говорил: «Теперь я знакоме, як на посту спатиме».

— Вши были?

— Даю слово, не было! У нас же вся одежда пропитана газойлем. Вот у пехотинцев, автоматчиков были. Конечно, периодически мы делали санобработку. Ставили бочку, в нее клали решетку, наливали воды, набрасывали обмундирование, белье и разводили огонь — прожаривали обмундирование. Так что у нас даже зимой вшей не было. Полушубков нам не давали — ватные штаны, телогрейка, офицерам выдавали меховую жилетку. На ногах валенки и сапоги. Я валенки никогда не носил — ноги замотаешь шерстяной портянкой — и нормально.

— Выполняли работы по обслуживанию танка?

— А как же. Командир танка, взводные, ротные — все офицеры работали. Особенно чистка орудия. Его же надо прочистить, а потом пропыживать, чтобы очистить от омеднения (остатков меди с пояска снарядов). Деревянную болванку обматывали ветошью и плотной бумагой. Вот этот пыж весь экипаж бьет шестом, пробивая его через ствол. Требовалось, чтобы при ударе пыж продвигался не больше чем на три-пять сантиметров.

— Кормили нормально или были на подножном корму?

— Нормально кормили. А потом, когда стали немцев бить, громить их склады, так у нас танки были, как бакалейные магазины — консервы, шоколад, сгущенка, алкоголь. Что брали в качестве трофеев? Часы. У того генерала, что я застрелил, взял фуражку, но потом выбросил…

— Посылки домой посылали?

— Какие посылки?! Ничего не посылал. Ни

я, ни другие ничего не посылали. Единственное, что посылали, по аттестатам деньги своим родным.

— Случаи трусости или преднамеренного выведения из строя танка у вас в роте были?

— Нет. Проходит зампотех роты, батальона, механик-регулировщик, из ремонтной бригады. Они все проверяют.

— Были ли женщины в бригаде? И как к ним относились?

— Была у нас санитарка Люба. Если за ночь два или три экипажа не облазает, не заснет. Я как-то дежурил в штабе, сижу в углу. Командир полка ее вызывает: «Ты мне блядство в полку не разводи. Еб…ся, так еб…сь с одним». — «Что хотите делайте, с одним не могу!» Ее от нас отправили в отдельный дивизион противотанковых орудий. Еще одна хорошая девчонка была санитаркой. Потом начальник штаба полка перевел ее писарем, на ней женился. Как-то раз пришел эшелон с женщинами к нам на пополнение. Командир корпуса посмотрел: «Отправьте их назад, что, мне через девять месяцев открывать родильные дома?!» Так и не принял.

— Как вы лично относились к немцам?

— Я ненавидел. Особенно после того, как получил известие, что погиб отец. Весной 1943-го под Харьковом взяли пленных. Сидели на бревнах. Нам привезли завтрак. Мы сами кушаем и им даем. Они держали себя нахально. Один говорит: «Сдавайтесь, все равно мы вас разобьем в пух и прах». Ему старшина как даст, немец так и упал. Он: «Ух ты, сволочь». Пистолет достал и пристрелил. Но обычно пленных не расстреливали.

На Украине был такой случай. Возле расположения ходил молодой парень лет пятнадцати-восемнадцати с костылем. Мы ему: «Ты чего ходишь?» — «Матка послала корову искать». Один день ходит, второй день ходит. Потом заметили, что он за снопами спрячется, костыль в сторону и пошел. Оказывается, он жил на соседнем хуторе, но на территории, еще занятой немцами, и те посылали его в разведку. Его разоблачили и взяли. Через три дня приказ: «Выделить из каждого подразделения по два человека и направить в тыл». Послали меня, я взял с собой еще одного автоматчика. Трибунал. И его за измену Родине… выкопана была могила, стоят человек семь солдат. Зачитали приговор. «Кто будет стрелять?» Какой-то нацмен из контрразведки: «Я буду стрелять». Поставили его перед окопом на коленях, он ему в затылок бах, тот как ласточка упал в окоп.

— С власовцами приходилось сталкиваться?

— Да. В Белоруссии. Был в моем взводе командир танка Ваня Мешков с Курской области. Мы тогда наступали, громили тылы. Захватили одного в немецкой форме — на подводе ехал, вез боеприпасы. Стали с ним говорить по-немецки. Он: «Да я русский!» — «Ах ты, сволочь такая! Откуда?» — «С Курска». Кричу: «Ваня, иди сюда, побеседуй с земляком». Он стал с ним разговаривать, оказывается, они с ним ходили в одну школу — он из одной деревни, а Ваня из другой. Как выяснил, так он этого власовца и хлопнул, застрелил. А тут как раз комбриг: «Почему пленных расстреливаем?!» — «Власовец». — «Ну хотя бы отвели подальше!» Власовцев в плен не брали…

Бои с Курляндской группировкой продолжались 9 мая 1945 года. В июне я и еще три человека с нашей бригады были отобраны для участия в Параде Победы в Москве. Я нес знамя своей 8-й гвардейской механизированный бригады. Жили мы в Москве в Алешинских казармах. Тренировка каждый день по 8 часов! Вечером у проходной собирались девушки. Как-то смотрю, один пьяный подполковник сидит, а на груди белая полоса. Оказывается, у него все ордена срезали…

День парада запомнился на всю жизнь. Я стоял недалеко от мавзолея. Первым взошел на трибуну Калинин. Вышел, фуражкой помахал и ушел в глубину. Потом вдруг крики «Ура!». Аплодисменты. Думаю: к чему бы это?! Это не войска кричали. Оказывается, Сталин входил на трибуну. Я думал, что выйдет такой громила, а он такой маленький. Потом начал накрапывать дождь. Кто-то подошел сзади Сталина и положил ему накидку на плечи…