Я дрался на Т-34. Третья книга
Шрифт:
Однажды возвращаюсь из медсанбата, подходит ко мне офицер: «Товарищ младший лейтенант, вас вызывает председатель трибунала подполковник Дедов». Затащили меня туда. Председатель мне говорит: «Будешь народным заседателем на суде». – «Я же сам только вышел!» – «Ничего». Поймали еще одного, такого же, как и я, офицера, и вот мы исполняли обязанности народных заседателей. Судили двоих – ни за что ни про что. Я после заседания сказал, что протоколы не подпишу, потому что в первом случае стояли двое часовых на складах, и одного часового убили, другой остался живой. Кто-то стрелял. Так того обвинили, что он убил. Причем никаких доказательств его вины не было. Мне говорят: «Подпиши, его в штрафной батальон отправим». – «Нет, не подпишу». А другой парень был с Западной Украины, и когда немцы были там, то крестьян сгоняли: «Бери лошадь, вези камень, делай
Характеристика на мл. лейтенанта Поляновского Ю.М.
А вскоре меня повторно арестовали. Получилось вот что. Видимо, перед тем как наш корпус, который год простоял в Полтаве, отправить на фронт, в дивизию пришла шифровка: направить всех неблагонадежных на проверку. Наш начальник контрразведки и мой отец, начальник политотдела, были вызваны в Москву. Вместо него оставался Киселев, заместитель начальника политотдела. Мы с ним сошлись на одной бабе. Была у нас Верочка Смирнова, к которой бил клинья этот Киселев. Не сказать, чтобы она была красивая, но тогда для нас все были красавицы. Мы с ней познакомились в клубе, подружились, интима не было. Как-то вечером приехал к ней, остался ночевать, а тут он приперся. Она, чтобы отбрехаться, говорит: «Вот мой жених». – «Покажи!» Я вышел. Так вот, чтобы от меня избавиться, он включил меня в список неблагонадежных. Ночью 12 ноября 1944 года лежу в хате. Не один – с медсестрой. Стучат. Хозяин открывает: «Где такой-то?» Меня арестовывают, а ей говорят: «Беги, никому ничего не говори».
Пихнули меня в тюремный вагон и повезли в Харьков. Там разместили нас на тракторном заводе, где у немцев был лагерь для военнопленных, а наши приспособили его под фильтрационный. Побыли мы там недолго, и нас перевели в Щербинку, под Москву, в 174-й спецлагерь для проверки офицеров, которые были в плену и окружении. А оттуда было всего два выхода – либо в тюрьму, либо в штрафбат, рядовыми. Обращались, правда, с нами прилично. В туалет водили. Не запугивали, но контрразведчики все время старались поймать на противоречиях. В небольшой камере нас было шестьдесят четыре человека – кто на нарах, кто под нарами. На полу можно было лечь только боком. Хотя была зима, барак не топили – все равно было жарко – все дышали и пукали, кормили-то только гнилой капустой. Однажды вызывают меня к следователю: «Документы пришли. Все в порядке, тебя надо выпустить. Но ты уже сколько времени потерял, пока сидел, поэтому пойдешь в штрафной батальон. Ты танкист? ДТ знаешь?» – «Знаю». – «А пехотный он такой же, только с сошками. Будешь пулеметчиком в звании рядового. Искупишь – вернут звание».
Я все пытался сообщить своим на волю, где я нахожусь. Чудом мне удалось передать записку своей тетке, а та отнесла ее начальнику штаба бронетанковых войск генералу Маркову, которого через отца я знал лично. Естественно, он принял меры, и 31 декабря 1944 года меня отпустили. Явился к Маркову: «Полтора месяца будешь учиться на техника, отдохнешь от лагеря, а потом отправляйся в корпус». Полтора месяца проучился и ранней весной 1945 года был направлен в 382-й гвардейский самоходный полк заместителем командира самоходной батареи СУ-100 по технической части. С боями дошли до Альп и закончили войну за Баден-Баденом.
Когда кончилась война, моя 9-я бригада стояла в Линце. Они захватили огромное количество немецких автомобилей: грузовых, легковых – всяких. Мне, как зампотеху, дали распоряжение съездить в бригаду и отобрать автомобили для нужд полка. Я приезжаю туда 9 мая, встречает меня мой знакомый, заместитель командира батальона по технической части, Макс Иванов: «Да брось ты на хрен эти машины, садись, по кружке с союзниками выпьем. Потом поедешь». А у них уже сидят американцы, стоит бочка трофейного спирта – все
Фадин Александр Михайлович
А что ты думал?! Если в гвардейском корпусе, так сразу гвардеец?! Нет!
Родился я в деревне Князевка Арзамасского района Нижегородской области 10 октября 1924 года.
В воскресенье, 22 июня 1941 г., я проснулся поздно, где-то часов в десять утра. Умывшись и с ленцой позавтракав черным хлебом, запивая его кружкой чая, решил поехать к своей тетке. Приехав к ней, я увидел ее заплаканной. Расспросив, узнал, что началась война и ее супруг Павел ушел в военкомат записываться добровольцем в Красную Армию. Наскоро попрощавшись, я решил не задерживаться и направился в общежитие Горьковского речного училища, где я в то время учился. По дороге в трамвае разговор шел о войне, о том, что она долго не продлится. «Напала Моська на слона», – сказал один из пассажиров.
Во вторник, 24 июня, я пошел в военкомат. Площадь перед ним была забита людьми. Каждый стремился попасть к военкому. Не знаю, каким образом, но мне удалось проникнуть в коридор военкомата, где меня встретил политрук. На его вопрос, зачем я пришел, я ответил, что хочу на фронт. Узнав, сколько мне лет, он мне сказал: «Знаешь, парень, иди и продолжай учиться, войны для тебя еще хватит, а пока видишь, сколько народу, у нас есть кого призывать». Примерно через месяц я опять отправился в военкомат. Послушав совет своего друга, я прибавил себе два года. Получил медицинскую карту и, пройдя медицинскую комиссию, был зачислен во 2-е Горьковское автомотоциклетное училище.
Нас направили в Ильино, где после ужина объявили, что мы входим в состав 9-й роты третьего мотоциклетного батальона. На другой же день начались занятия. Мы изучали воинские уставы, учились ходить с песнями в составе роты. Винтовки из досок были изготовлены лично каждым. 7 августа 1941 года нас привели к присяге, впервые помыв в бане и выдав летнее воинское обмундирование. Вскоре нам вручили боевое оружие.
Изучение мотоциклов мы начали с модели «АМ-600» с коляской и «ИЖ-9», а затем перешли к изучению только что принятых на вооружение мотоциклов «М-72». Проведя несколько занятий по теории, нас повезли на автодром на вождение. В то время велосипед был роскошью, доступной не каждому мальчишке, и многие не умели кататься. Поэтому их вначале научили ездить на велосипедах, а уж потом посадили на мотоцикл.
Зима 1941 года выдалась очень суровой. В декабре морозы зачастую доходили до 42–45 градусов. Холодрыга была страшная. Температура в классах была ненамного выше, но если в поле на тактических занятиях и стрельбах мы могли согреваться пританцовывая, то в классе надо было сидеть, не двигаясь, слушая педагога. К тому же одеты мы были довольно легко: буденновский шлем, хлопчатое обмундирование, шинели, кирзовые сапоги с теплыми портянками, летнее нательное белье и варежки с одним пальцем.
К этому времени дорога от железнодорожной станции, занесенная снежной пургой, сделалась непроезжей, что исключило в течение декабря подвоз продуктов питания. Поэтому весь месяц нам выдавали два сухаря, вместо положенных нам семисот грамм хлеба, и пять кусочков сахара в день, а завтрак, обед и ужин состояли из миски свекольного супа. И тем не менее мы не унывали, будучи уверенными, что это временные трудности.
В конце ноября 1941 г., когда немцы подошли к Москве, весь состав 2-го Горьковского автомотоциклетного училища написал письмо Главнокомандующему Сталину с просьбой послать нас на фронт. Спустя всего два дня в адрес училища пришла от него ответная телеграмма, в которой он поблагодарил весь состав училища, однако указал, что мы еще понадобимся Родине позже, а пока требовал, чтобы мы учились и лучше готовились к грядущим боям. Из этой телеграммы мы поняли, что Москву не сдадут, а это было самым главным. И действительно, через несколько дней началось наше контрнаступление.