Я еду на верблюде
Шрифт:
Клеопатра Андреевна остановилась там, где начинался поворот.
— Кто знает, как освещались пирамиды в древности? — спросила она.
Все молчали.
— Тогда я вам скажу. Там, наверху, — показала она на вход в пору, — стоял человек с металлическим зеркалом в руках и посылал сюда луч солнца. Другой человек, который стоял здесь, на повороте, ловил луч своим зеркалом и передавал его дальше. Потом еще и еще. И так до самой гробницы.
Мы немного отдохнули и пошли дальше.
Просто спускаться и то было трудно. А как приходилось тем, кто пробивал эту нору? Да только ли нору? Внизу, глубоко под
Наконец мы в этом зале. Проводник показал в стене возле самого пола дыру диаметром, может, в полметра, которую пробили грабители около пяти тысяч лет назад. Через эту дыру они пробрались в зал, сдвинули тяжелую мраморную крышку саркофага и ограбили мумию.
С того времени так и остались дыра в стене и сдвинутая крышка. А инженеры и теперь гадают, как смогли грабители в таком маленьком помещении сдвинуть тяжелую крышку? Какими рычагами они пользовались?
Поднимаемся по деревянным ступенькам, сделанным для туристов, и заглядываем в высокий из красноватого мрамора саркофаг. Он пуст. На дне его лежит пыль тысячелетий.
И еще одно поражает в этом помещении — вентиляция. В стене, на потолке нет никаких отверстий. А дышится намного легче, чем там, наверху, у подножия пирамиды.
Потом мы бесконечно долго поднимаемся по ступенькам, по совсем другим переходам и наконец выходим возле самой вершины пирамиды.
Далеко внизу стоят маленькие автобусы. Верблюды — как муравьи. А рядом, совсем близко, — вершина пирамиды Хеопса.
Клеопатра Андреевна все время с нами и все время говорит. Пока мы поднялись наверх, я узнал, что пирамиду Хеопса называли «Блистающей». Она была покрыта полированными черными гранитными плитами. И когда всходило и заходило солнце, плиты сверкали, блестели в его косых лучах.
Блестящий черный конус в желтой пустыне.
Возле пирамиды находился красивый храм, где жрецы совершали всякие обряды, чтобы мертвому фараону хорошо жилось на том свете. А чтобы он не голодал — каждый день перед статуей ставили еду и напитки. Потом сами все и забирали, потому что не будет же каменная статуя есть и пить.
Похоронить свою мумию вблизи от фараона считалось великой честью. И пирамиду окружало кладбище с богатыми гробницами придворных вельмож.
Мертвый город из мрамора и гранита. Теперь города нет. Пирамиды стоят в пустыне. И полированных плит нет — содрали для строительства Каирских мечетей.
142 метра — высота пирамиды Хефрена. Она на 5 метров ниже пирамиды Хеопса. Так захотел сын, чтобы не унизить величие своего отца.
Безносый Сфинкс
Однажды фараона Тутмоса IV ночь застала неподалеку от пирамид. Ночь в Египте наступает быстро, и сразу становится темно. А фонарей тогда не было. Идти же по пустыне впотьмах — тут хоть фараон, хоть кто заблудиться может. Как у нас в лесу,
Утром фараон приказал рабам копать песок. Копали, копали и выкопали огромную голову в царском украшении. Только один нос на лице этой головы был размером с человека. Отошли подальше, присмотрелись — лицо фараона Хефрена.
Еще копали. Думали, что найдут статую фараона, а откопали каменного сфинкса — фантастическое существо с головой человека и туловищем льва. Сфинкс — это символ силы и мудрости.
Так говорит легенда.
По-египетски «сфинкс» означает «живое отражение». Конечно же, отражение не лишь бы кого, а фараона.
Сфинкс Гизы — самая большая скульптура в истории человечества. Это природная скала, которая напоминает туловище льва, который подкрадывается к добыче. Только голова сфинкса высечена из камня и приставлены передние ноги.
Время, ветер, солнце выбелили, выветрили скалу, и теперь видны пласты, из которых она сложена. Пласты эти мне кажутся окаменевшими костями.
Лицо фараона. Какое выражение было у этого лица, если арабы назвали его «отцом ужаса»? Солдаты Наполеона стреляли в это лицо из пушек и разбили его.
Раненый, безносый сфинкс смотрит на пустыню.
Чем больше вглядываешься в его лицо, тем больше кажется, что оно оживает. И уже не замечаешь царапин и повреждений: они кажутся морщинами и шрамами.
Я смотрю на сфинкса, и папа смотрит. Мы оба молчим. Потом папа спрашивает:
— Видишь тревогу на его лице?
Я вглядываюсь и как будто и вправду вижу тревогу на лице сфинкса.
— А о чем он тревожится?
Я не знаю, о чем может тревожится сфинкс — каменная глыба с живым человеческим лицом, — и молчу. А папа говорит, чтобы я сам понял, чтобы научился самостоятельно думать перед произведениями искусства.
— Может, сфинкс задумался о прошлом? Может, о будущем? А может, думает о жизни человеческой… Сколько он повидал на своем веку. И, может, о чем-то хочет предупредить людей и тревожится, что бессилен сделать это… А люди его не понимают. Не понимают и называют сфинкса загадкой…
Я слушаю папу и думаю, что, может, все и вправду так, может, потому и стреляли в сфинкса солдаты Наполеона, чтобы он не смотрел на них такими странными глазами. А он все равно смотрит. Смотрит и по-прежнему вызывает у каждого, кто стоит перед ним, какую-то непонятную тревогу.
Пустыня поглотила город
Теперь мы уже садимся в автобус вместе с нашими туристами. И на пирамиды я смотрю из окна автобуса. Чем дальше мы от них отъезжаем, тем более величественными они кажутся. Мне грустно расставаться с ними.
— Понравились пирамиды? — спрашивает папа.
— Я хочу еще побыть здесь, — вырвалось у меня.
Папа не стал доказывать мне, что я говорю глупости.
— Видишь домик? — показал он из окна автобуса на домик с кружевными верандами, который находился недалеко от пирамид. — Это Мена Хауз. Хочешь, мы приедем сюда обедать?