Я – Елизавета. Любовь Королевы-девственницы
Шрифт:
– Нет, у Рандолфа почерк явно лучше!
– А пишут-то они что?
– Рассказывают об убийстве любовника королевы, этого Риччи, которым она быстро заменила глупого Дарнлея. Итальяшка с сомнительным происхождением и репутацией легко стал любовником королевы только потому, что умело музицировал, читал стихи и пел… И эта женщина укоряла меня, что я согласна взять в мужья конюха! Сравнивать моего графа Лестера с каким-то итальяшкой без рода и племени?! Глупая гусыня! Она еще хлебнет горя в своей жизни!
Кэтрин совсем не то хотелось узнать, она осторожно поинтересовалась
– Его убили? А как это произошло?
– Убили за ужином во дворце, прямо в покоях королевы, куда попали с помощью короля через спальню Марии. Зарезали прямо на глазах у королевы. Правда, сам Дарнлей кинжала в руках не держал, он держал свою беременную жену, чтобы не грохнулась в обморок. Ранфолд сообщает, что этот Риччи орал так, что было слышно даже на улице, сбежался народ, но Дарнлей всех успокоил. Хотела бы я знать, что делал этот хлыщ в покоях королевы поздно вечером?
– Ужинал…
– Анна сообщает, что обычно после позднего ужина музыкантишка задерживался дольше всех и никто не видел его выходящим из королевской спальни… Значит, прав был Дарнлей, когда рассказывал, что застал любовника в туалете супруги неодетым?
– Ах! – прижала руки к груди Кэтрин.
– Вот почему ей сходит с рук все?! Принимать у себя поэта, крича от страсти… потом был дурак Дарнлей… теперь этот вот…
– Но все же раскрылось.
– Да, и поэт погиб, и Дарнлей стал посмешищем, а музыканта зарезали, как свинью на бойне! Но самой-то Марии ничего, понимаешь, ни-че-го!
– И ей все отольется, будьте уверены!
– Ты думаешь? – почему-то с надеждой переспросила Елизавета.
– Обязательно!
– И эту женщину я вынуждена называть дорогой сестрицей и обещать завещать трон!
– Ваше Величество… – Кэтрин осторожничала, потому что не знала, как Елизавета отнесется к сплетне, которую она слышала на днях. Иногда королева и сама бывала не прочь послушать что-нибудь пикантное, а временами на нее нападали родственные чувства к ненавистной Марии Стюарт, и тогда Елизавета не позволяла никому произносить и дурного слова о своей кузине, которую сама часто откровенно звала шлюхой. – Я слышала, что… – но бурной реакции не последовало, значит, сегодня защищать «дорогую сестрицу» Их Величество не намерена. Кэтрин осмелела, – сэр Генри Дарнлей… как бы сказать…
– Да что ты мямлишь? Хочешь сказать, что дурак Дарнлей подхватил французскую болезнь и покрылся язвами? – Елизавета фыркнула. – Неудивительно, если он вместо супружеского ложа пошел по девкам! – Да уж, Их Величество не всегда выбирала выражения. Временами любезностью и даже приличиями и не пахло… – Сначала Мария загуляла со своим Риччи, ей в отместку дурак Дарнлей не нашел ничего лучшего, как пойти по борделям и обзавестись болячками. А уж когда они проявились, королева и вовсе отказала супругу в своих ласках. Вот и остался Дарнлей практически без супруги, без трона, зато с французской болезнью! Хорошо хоть ни он, ни графиня Леннокс не могут обвинить меня в том, я нарочно подстроила этот брак, все знают, что я была против!
Кэтрин не сочувствовала шотландской королеве ни капельки. Она так и сказала.
– Ты бы мне посочувствовала!
– У вас снова болит зуб?
– Дура! При чем здесь зуб?! Мария пишет жалобные письма, словно я могу воскресить ее дорогого любовника или вылечить мужа от заразы!
– А чего просит?
– Да ничего, просто жалуется, что муж организовал убийство любовника на ее глазах! И обещает, что не пройдет и года, как убийца сам ляжет в могилу! Ох, чует мое сердце, наплачусь я с этой сестрицей!
Как в воду глядела, Мария действительно еще много лет будет доставлять Елизавете сплошные неприятности. Хотя найти тех, кому она доставляла нечто другое, пожалуй, нельзя. Все, с кем пересекались жизненные пути Марии Стюарт, черпали от нее горе полной ложкой. Ее свекровь Екатерину Медичи прозвали Черной королевой и считали исчадием ада, хотя та была повинна в куда меньших грехах, чем невестка. А Марии Стюарт история почему-то с легкостью простила целую череду убийств по ее вине и часто при ее содействии, не назвав ни соучастницей, ни виновницей.
Уже за первые годы пребывания в Шотландии королева с легкостью отправила на эшафот посвящавшего ей стихи Шателяра, вся вина которого была только в том, что воспринял ужимки жеманницы как призыв к действию. А может быть, действие и было, да о нем узнал брат королевы Меррей и отправил любовника на плаху с согласия Марии?
Потом было сказочное возвышение Дарнлея и столь же резкое унижение его, словно сам дурень виноват в том, что Мария Стюарт не сочла нужным ни прислушаться к чужим советам, ни просто приглядеться к поспешному супругу, пустила его в свою постель, даже не поинтересовавшись, есть ли у кандидата в мужья что-нибудь кроме того, чем подхватывают французскую болезнь.
Не прошло и недели счастья, как Дарнлей надоел, зато появился новый любовник – Давид Риччи. И снова рискнувший оказаться в опасной близости (попросту связи) с королевой воздыхатель заплатил за это своей жизнью, и снова на глазах у королевы.
Но это был еще далеко не конец! Теперь королеве страшно мешал сам Дарнлей, но она была беременна и пока развестись с супругом не могла. Оставалось отправить горе-короля вслед за итальянцем. Мария поклялась, что не пройдет и года, как виновный в гибели Риччи отправится за ним следом, и принялась воплощать свою месть в жизнь. Год требовался, чтобы успеть родить законного наследника.
Для начала она сделала вид, что помирилась с супругом, пообещав Дарнлею, что как только тот избавится от язв французской болезни, допустить его к себе в постель.
Французская болезнь – сифилис, завезенный из Нового Света, был сущим проклятием Европы того времени. Лечить-то его лечили, но такими методами, что то, чем подхватывали эту заразу, от лечения приходило… как бы сказать… в полную негодность. И никакие дорогостоящие средства не могли вернуть ему прежнюю живость. Недаром племянник королевы Елизаветы фривольный поэт Джон Харрингтон немного позже в своем стихотворении «К старому развратнику» вздыхал, что «дорого сто€ит то, что не стои€т».