Я есть, Ты есть, Он есть
Шрифт:
Ещё секунда — и прямым факелом в небо. Надо было как-то спасать. Облить водой.
— Тебе сегодня надо на работу? — спокойно спросила Анна.
— Что? — Олег повернул к ней лицо.
— Я говорю: на работу надо?
— Я не пойду.
— Люди болеют, ждут. Нехорошо.
— У меня своя боль.
— А это никого не волнует.
— Да, — согласился Олег. — Это никого не волнует.
Мы одиноки в нашем несчастье, мама.
— А люди всегда одиноки в несчастье, — сказала Анна. — Ты просто не
Анна как будто поливала сына холодной водой. Охлаждала. Успокаивала.
— Иди, — сказала она. — Я справлюсь.
Олег поднялся, вышел из дома.
Вернулся с собакой: видимо, машина ждала его внизу.
Бросил собаку на пол.
— Я поеду… — Он поцеловал мать. Притиснулся лицом на секунду, на долю секунды. Но ведь больше и не надо. Сомкнулась порванная орбита. Они снова вместе: мать и сын. Ирочка развела. Ирочка соединила.
Собака ходила по комнате. Она была какая-то кургузая, и, когда двигалась, её зад заносило в сторону.
Собака понюхала ковёр, облюбовала себе место и присела по своим делам. Окончив начатое — отошла.
Анна тупо посмотрела на то, что оставила собака.
Долго стоять и размышлять не имело смысла. Надо было двигаться и действовать и что-то делать.
Анна взяла метлу, совок и мокрую тряпку. Надо было действовать. А значит, жить.
На другой день Олег привёл травника. Это был человек лет сорока — немножко толстый, немножко неопрятный, с большим процентом седины в волосах и бороде.
Волосы и борода не причёсаны, а просто приглажены.
Встал человек утром и пригладил руками волосы. Имеет право. Но все это мелочи. Главное в травнике — то, что не брал денег. Значит, целитель, а не шабашник.
Травник достал пузырёк зеленоватого цвета с каким-то настоем, стал объяснять его состав и суть лечения. Анна не особенно понимала, она была туповата в химии и биологии, а заодно и в физике. Она, например, до сих пор не понимала, что такое электричество и как выглядит ток.
Травник изучил воздействие какого-то фермента живой природы на фермент внутри человека. При длительном, мягком, волнообразном воздействии восстанавливаются разрушенные рефлексы.
Принимать капли надо по сетке.
В шесть утра, с восходом солнца, надо дать первую каплю, разведённую в чайной ложке воды. Далее каждый час прибавлять по одной.
И так далее до полудня. До двенадцати часов дня, до седьмой капли; Начиная с тринадцати — капли убывают по одной.
В восемнадцать часов — последняя капля. И перерыв до следующих шести утра.
Каждый день — цикл. Вдох и выдох. Первая половина дня — вдох, вторая — выдох. И ни в коем случае нельзя пропустить хотя бы один приём или нарушить последовательность капель.
— А поможет? — спросил Олег.
— Хуже не будет. Либо нуль, либо плюс.
Олег
— Либо без изменений, либо положительная динамика, — повторил травник.
Он не давал гарантий.
Анна — сова. Для неё встать в шесть утра — равносильно… чему равносильно? Ничему. Просто катастрофа, и все.
Можно было бы спросонья дать первую каплю и рухнуть досыпать. Но в семь надо опять вскакивать. Как матрос на вахте.
Можно будить Олега. Пусть встаёт и капает. Но Олег в восемь уходит из дома. У него операционные дни. В руках жизни человеческие. Что же, обречь его на дрожащие руки?
— А сколько длится весь курс? — спросила Анна.
— Девять месяцев, — ответил травник. Девять — вообще мистическая цифра. За девять месяцев вызревает человек. На девятый день отлетает душа.
Девять месяцев… Анна окинула мыслью это временное расстояние. Двести семьдесят дней выкинуто из жизни. Так ли много у неё осталось, чтобы выкинуть двести семьдесят дней…
Анна вздохнула.
— Вы привыкнете, — ласково и спокойно сказал травник. — Это хороший режим. Поверьте. Человек должен рано ложиться и просыпаться с восходом солнца. Вместе с природой. Как растение.
— Но я же не растение, — воспротивилась Анна.
Олег вскочил со стула, как будто в нем развернулась тугая пружина.
— Учти, если она умрёт, я тоже умру.
Анна понимала: правда. Они сейчас скованы одной цепью. И если Анна хочет вытащить сына, она должна тащить Ирочку.
— А что я такого сказала? — Анна наивно округлила глаза. — Я только сказала, что я не растение, и больше ничего.
Потекли капли: одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна…
Часы и капли — вот что составляло её жизнь.
Часы и капли — механическое, не интеллектуальное занятие. Отсутствие творчества и равноценного общения выматывало больше, чем бессонница.
Анна вставала на рассвете. Больше не ложилась, но и не просыпалась до конца. Пребывала в состоянии анабиоза, как муха в спячке. Вяло ползала по стенам Она присутствовала в этой жизни и не присутствовала. И в чем-то приблизилась к Ирочке.
Три неприятеля шли на Анну, выкинув штыки.
Недосып — угнетённость тела. Недообщение — угнетённость духа. И отсутствие конечного результата: Ирочка лежала бревно бревном. Было непонятно: образуется у неё новая память или нет?
— Зачем тебе это надо? — искренне удивилась Беладонна. — Это же как с грудным.
— С грудным — понятно. Человека растишь. Сейчас уродуешься, потом человек получится. А это что? — Лида непонимающе смотрела на Анну.
— А что же делать? — спросила Анна.