Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
Я сопротивлялся два дня, три дня, неделю: занялся другими своими произведениями, ходил гулять, читал. Такими трюками я пытался обмануть незримо присутствующего. Но все мои мысли в тягостном беспокойстве были сосредоточены на Зорбасе.
Однажды я сидел на террасе моего дома на Эгине. Был полдень, стояла сильная жара. Я смотрел на лежащие
Писал я поспешно, с наслаждением, нетерпеливо воскрешал прошлое, пытаясь вспомнить и сохранить Зорбаса целиком. Словно на меня легла вина, если бы он погиб, и потому я работал дни и ночи напролет, стремясь запечатлеть подлинный лик моего «старца».
Я трудился, словно колдуны диких африканских племен, которые рисуют в пещерах увиденного во сне предка, стараясь изобразить его как можно вернее, чтобы душа его могла признать тело и вернуться в него.
Через несколько недель Житие было окончено.
В день его завершения я снова сидел вечером на террасе и смотрел на море, а на коленях у меня была готовая рукопись. Какую радость, какое облегчение испытывал я! Словно с плеч моих свалилась огромная тяжесть. Я был словно женщина, которая родила и держала на руках младенца.
И вот, когда солнце уже клонилось к закату, на террасу поднялась Сула – упитанная, босая, очень живая девочка, которая приносила мне письма. Она оставила письмо и поспешно убежала. Я понял. Мне показалось, что я понял. Потому что, раскрыв и прочитав письмо, я не вскочил с криком, не оказался захвачен врасплох. Я был уверен. Я знал, что именно в ту минуту, когда я держал на коленях оконченную рукопись и смотрел, как заходит солнце, и должно было прийти это письмо.
Спокойно, без слез, прочитал я письмо. Оно было из какого-то села близ Скопье в Сербии и написано с горем пополам по-немецки. Вот его перевод:
Я,
«Подойди-ка сюда, учитель. Есть у меня друг в Греции. Когда я умру, напиши ему, что я умер и что до последней минуты мозги у меня были в порядке на все сто и о нем я вспоминал. И еще – что ни в чем из совершенного мною я не раскаиваюсь. Желаю ему всего хорошего, и еще скажи, что уже время ему набраться ума-разума… А если придет какой-нибудь поп исповедовать и причащать меня, скажи ему, пусть проваливает отсюда, и да будет на мне его проклятие! Сделал я в жизни много – ох как много чего! – но все же мало еще сделал: такие люди, как я, должны жить тысячу лет. Спокойной ночи!»
Таковы были его последние слова. Сразу же после этого он приподнялся на подушке, сбросил с себя простыни и попытался встать. Мы – Люба, его жена, я и несколько крепких соседей – попробовали было попридержать его, но он оттолкнул нас, встал с кровати и подошел к окну. Там он вцепился в раму, посмотрел вдаль на горы, выпучив глаза, и стал смеяться, а затем заржал, как лошадь. Так вот, стоя в полный рост, впившись пальцами в окно, и встретил он смерть.
Жена его Люба просит написать Вам привет от нее, и что покойник очень часто рассказывал ей про Ваше благородие, и что сандури, которое было у него, велел он передать Вам после своей смерти, чтобы Вы о нем помнили.
Так вот, вдова просит, если случится Вам побывать у нас в селе, заходите переночевать у нее в доме, а утром, как уходить будете, возьмете с собой и сандури.