«Я хотел служить народу...»: Проза. Пьесы. Письма. Образ писателя
Шрифт:
Тот поморгал глазами, ответил:
— В цирк пойдем, лучше всего.
— Каждый день в цирк, — благодушно заметил Филипп Филиппович, — это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
— В театр я не пойду, — неприязненно отозвался Шариков и перекрестил рот.
— Икание за столом отбивает у других аппетит, — машинально сообщил Борменталь. — Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил
— Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
— Вы бы почитали что-нибудь, — предложил он, — а то, знаете ли…
— Уж и так читаю, читаю… — ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
— Зина! — тревожно закричал Филипп Филиппович. — Убирай, детка, водку. Больше не нужна. Что же вы читаете? — В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона…»
— Эту… как ее… переписку Энгельса с этим… как его, дьявола… с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
— Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
— Да не согласен я.
— С кем? С Энгельсом или с Каутским?
— С обоими, — ответил Шариков.
— Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
— Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все да и поделить…
— Так я и думал, — воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, — именно так и полагал.
— Вы и способ знаете? — спросил заинтересованный Борменталь.
— Да какой тут способ, — становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, — дело не хитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселся, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
— Насчет семи комнат — это вы, конечно, на меня намекаете? — горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков съежился и промолчал.
— Что ж, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
— Тридцати девяти человекам, — тотчас ответил Борменталь.
— Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам — Зину и Дарью Петровну — считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести.
— Хорошенькое дело, — ответил Шариков, испугавшись, — это за что такое?
— За кран и за кота, — рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя
— Филипп Филиппович, — тревожно воскликнул Борменталь.
— Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали прием. Это нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны… Кто убил кошку у мадам Полласухер?! Кто…
— Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, — подлетел Борменталь.
— Вы стоите… — рычал Филипп Филиппович.
— Да она меня по морде хлопнула, — взвизгнул Шариков, — у меня не казенная морда!
— Потому что вы ее за грудь ущипнули, — закричал Борменталь, опрокинув бокал, — вы стоите…
— Вы стоите на самой низшей ступени развития, — перекричал Филипп Филиппович, — вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить, и вы в то же время наглотались зубного порошку!..
— Третьего дня, — подтвердил Борменталь.
— Ну вот-с, — гремел Филипп Филиппович, — зарубите себе на носу, — кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? — что вам надо молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества! Кстати, какой негодяй, снабдил вас этой книжкой?
— Все у вас негодяи, — испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
— Я догадываюсь, — злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
— Ну, что же. Ну, Швондер и дал. Он не негодяй. Чтоб я развивался.
— Я вижу, как вы развились после Каутского! — визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. — Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше! Зина!
— Зина! — кричал Борменталь.
— Зина! — орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
— Зина! Там в приемной… Она в приемной?
— В приемной, — покорно ответил Шариков, — зеленая, как купорос.
— Зеленая книжка…
— Ну, сейчас палить! — отчаянно воскликнул Шариков. — Она казенная, из библиотеки!!
— Переписка — называется… как его?.. Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина повернулась и улетела.
— Я бы этого Швондера повесил бы, честное слово, на первом суку, — воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, — сидит изумительная дрянь в доме, как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах…
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.