Я и Путь in… Как победить добро
Шрифт:
Шпион, выйди вон!
Я живая реликвия каменного века, мне подавай кино, где парень любит девушку, и он должен доказать ей, что он ее судьба, и когда мне, человеку с отточенным чувством примитивного Прекрасного, про фильм… «Шпион» говорят, что это стимпанк-боевик, я теряюсь. Как писал А. С. Пушкин, тоже не знавший, что такое стимпанк-боевик: «Ребенок был резов, но мил».
Читать то, что пишет Акунин, даром что он природный грузин, мне никогда не нравилось. Бондарчук – особая статья, режиссера Андрианова я не знал,
Я рискнул, даром что закаялся смотреть новое русское кино, выдержать ШПИОНА не из-за носителя амбивалентного обаяния Ф. Бондарчука. Не из-за певца рафинированной интеллектуальной невротической иронии, стилизатора Б. Акунина. И уж точно не из-за дебютанта Андрианова, которого из-за труднопроницаемого пристрастия к рапидам переехал бы на тракторе. У меня не сохранилось, увы, то интервью, где Федя, пардон, Федор Сергеевич сказал, что Козловский – артист много сильнее Брэда Питта, это было сказано на полном серьёзе.
Посмотрел. Что ж, у ФБ всегда было идеальное чувство абсурдного…
...
Я, натурально, тот еще киновед полуграмотный, но уж лучше я десять раз посмотрю последнюю часть «Миссия невозможна» с ее мультяшной резвостью и пренебрежением к гравитации, чем на усы ФБ… Если хотите выяснить две вещи или убедиться в них: что мир еще полон открытий и что наши великие ушедшие актеры нынешним не чета, послушайте, как Олег Даль читает Лермонтова; тонкие мои, отговорки не работают: диски продаются в каждом киоске. Если вы хоть сколько-нибудь грамотны, такие работы помогут вам прочувствовать не все, но узловые закономерности тонкого мира…
Бондарчук ходит в кальсонах, у того, кто лучше Питта, два выражения – радостное и задумчивое, бьют фонтаны, каждого раз в две минуты бьют по роже независимо от того, задумчивая она или радостная. По этому кино трудно понять, что такое режиссер Андрианов, скорее всего, он «резов, но мил», что-то слышал про чувственные отношения, но убежден, что они бывают либо радостные, либо раздумчивые. Он хочет быть отстраненным Содербергом и тем корейцем, что снимает экзистенциальное дерьмо, – а на выходе получилась сплошная неловкость.
Его, режиссера, уверенность, что когда жарит солнце – это любви смысл, а когда темнеет – это предвестие эксцесса, даже не злит, а утомляет.
Как и его безудержная страсть к рапидам. Сколько я помню версию Акунина, там речь шла о печальном парубке, которого мысли о залпах войны делали потерянным, как Хаматову на Нике, а тут какой-то радостно-раздумчивый фигурант.
Я всю жизнь пасую при столкновении с химически чистыми гениями, резвыми, но милыми. Глядя на танцующего (танец, кстати, длится, как тайм матча Зенит – ЦСКА) Бондарчука, хочется воскликнуть чеховское: «За что мне это великолепие?!»
Что до сравнения Козловского с Б. Питтом… Фигуристо выражаясь, если Козловский – Брэд Питт, то Сергей Газаров – Джек Николсон, ну а
Утро поэзии Ко Всемирному Дню Поэзии
Поэзию любит только тот, кто отличается полным достоинства жизнеприятием.
То есть я.
Поэзия помогает обрести твердую походку и внятную артикуляцию, быть сильным и честным; она нужна вечно балансирующим на грани морального и финансового дефолта пацанам и девахам; всем мазурикам и мамзелям, грезящим о получении патентов на звание порядочных парней и барышень соответственно.
Наша очевидная склонность режиссировать собственные страдания с годами все очевиднее же. Но ведь кроме бездны отчаяния поэзия концентрирует в себе и ощущения от мига на вершине, и обе эти «точки неспокойствия» резонируют в обоих случаях с твоими, а это и утешает, и радует. Больше того: мобилизует, осуществляет порыв к отрицанию дурного в себе.
Но все это не то, не те слова.
Потому что.
Определить, что она делает с нами, невозможно и с шестого раза, и с шестисотого. Наверное, гипотеза, что она переводит всё происходящее с нами в более высокий регистр, верна, сообщает значительный масштаб.
И тебе уже легче.
Качественный нарцисс
Я люблю (вот буквально: недели не проходит, чтобы я их не перечитывал) те стихи Евтушенко, которые суть мемориал мгновения, а таких стихов он написал очень много. Не дальше, чем вчера, я декламировал «Идут белые снеги» на музыкальном канале, где открыто кажут соития, и веснушчатая одиннадцатилетняя пигалица записала имя поэта в заветный блокнотик.
Мне близка даже его патологическая склонность структурировать каждый элемент своей жизни, зафиксировать каждую секунду, задокументировать каждый вздох.
Он умеет писать так, что от совпадающих ощущений становится душно («Старый друг», «Со мною вот что происходит…»).
В те годы, когда стихами он оккупировал Родину, он был самым светлым оккупантом, возведшим в ранг жизненной доктрины активную любовь ко Всему Сущему.
Но иные его стихи, чтение их – пытка. Например, «А, собственно, кто ты такая?!» Или агитки, отзывающие газетной краской. Или выводящие из себя отчеты о поездках по миру, якшании с президентами, поэтами, портовыми шлюхами. В течение одного стихотворения ЕЕ способен пережить озарение и шмякнуться в жижу непроходимой банальщины.
Но от его давних строчек про любовь многие его коллеги завистливо облизываются и по сию пору; он умел писать так, чтобы воображение воспламенялось в секунду.
До момента, пока не начинал рассказывать про бесконечных жен; рассказы, исполненные прямолинейного, как армейский мой старшина, нарциссизма.
Или недавнее стихотворение на смерть Вацлава Гавела, тоже превращенную в повод для солипсического монолога.
По части агиток большего мастера не то, что у нас – в мире не сыщешь. При его умениях, которых веер, такие прямолинейные стишки писать – ну, не знаю. Это как в воздушный мадригал вклеить марочку обесцененных словечек.