Я и Софи Лорен
Шрифт:
Мне сказали:
– Слава, ты ж не бедный!
– Разумеется!
– А чего ж ты?!
– Перед Ростроповичем сидеть?!
В донецкой филармонии состоялся вечер полек и вальсов Штрауса. Закрывая концерт, ведущая – с чувством – подытожила:
– Оказывается, хорошо знакомые мелодии можно сделать неузнаваемыми, если подойти к делу с творческим огоньком…
В
Таня путала абсолютно всё. Ее рассеянность была феноменальной. К тому же дура, это не отнять. Однажды, еще в городе Донецке, ее «бросили» на Михаила Козакова. Кажется, в драмтеатре Козаков читал Самойлова и Бродского. Зверькова решила интервью с Козаковым не откладывать и попыталась к нему прорваться прямо в антракте:
– Расступитесь, интервью!
Таню испугались – и впустили. В жуткой шапке, в перекошенной тужурке, с каким-то допотопным диктофоном она набросилась на Михаила Козакова:
– Представьтесь, пожалуйста!
Козаков тут же смекнул, кто перед ним, и представился:
– Анатолий Папанов!
– Так, Анатолий, – начала Зверькова. – В общем, так…
Михаил Михайлович нахмурился:
– Что за фамильярность?! Я Анатолий Дмитриевич!
Зачастила:
– Анатолий Дмитрич, Анатолий!.. Извините, а скажите…
Так она проговорила с Козаковым, как с Папановым, до самого до третьего звонка. О чем они там говорили, я не знаю. К слову, интервью так и не вышло: на радостях Зверькова где-то потеряла диктофон…
Дура дурой, а уже в Москве, ответсек гламурного журнала. Так, извините, кто из нас умней?
Выступаю перед старичками со своими текстами. Старички такие правильные, всё у них по рубрикам разбито. Я иду у них под рубрикой «Веселая шутка для зрителя».
Сидели с каменными лицами. Я даже:
– Извините, все из нас живые? – уточнил.
Вроде да. Я им уже и так, и этак – лица каменные! Где-то через час один вдруг засмеялся. Наконец-то! Я к нему развернулся всем корпусом: мой зритель, мой! Оказалось, он просто закашлялся. В конце мне очень вежливо похлопали. А потом ведущий произнес:
– Ну а теперь настало время нам и посмеяться. И встряхнуть нас сможет только Иосиф Жеребкер!
Жеребкер запел. Я встряхнулся.
Новое прочтение класики: Ромео – в очках минус пятнадцать. Так в либретто. Как он может танцевать близорукость? Только невпопад. Вот он и свалился в оркестровую. В зале, разумеется, волнение. На авансцену выбегает режиссер-новатор:
– Не волнуйтесь, это так в либретто, вот смотрите!
Бьет ладонью
Из ямы – крик, переходящий в вой: у Ромео сломана нога. Он на носилках. С ним бегут на сцену. Ему протягивают смету спектакля. Превозмогая боль, он подслеповато щурится. В смете отдельной строкой… Нет, не может быть! Сломанная нога!..
Гениальное предвидение режиссера выводит его в культовые фигуры украинской сцены.
Так
приходит
мировая слава…
В клуб – не скажу какой интеллигенции… ну хорошо, еврейской – я пригласил одного почтенного аккомпаниатора, на творческую встречу. Но аккомпаниатор – бабушка, блиставшая на сцене еще в тридцатые, – не явилась. Я знал: старушка педантична – и занервничал. Наконец, к ней дозвонился. Хоть живая!
– Вы не пришли…
– А потому что не смогла!
Я еще подумал, что ослышался.
– Но вы же обещали!
– У меня причина. Уважительная.
– И какая?
Бабушка срывается:
– Что такое?! Я могла забыть?!
Пошел я в нашу филармонию, донецкую, на концерт московского пианиста Д. И встретил там журналистку Ирину Ч. Перед концертом. Она какая-то уставшая, подавленная. А дай ей сделаю приятное! – решил. Схожу-ка я в антракте к пианисту и возьму автограф. Для нее. Чтоб вручить ей в качестве сюрприза.
В антракте захожу я к пианисту:
– А можно взять автограф?
– Да, конечно! – и такой простой, ну по-хорошему. Не чинится, и сразу: – Что вам?
В смысле, надписать. Ну, на программке.
Я и отвечаю:
– Напишите: «На добрую память Ирине!»
А он так смотрит на меня во все глаза, как онемел, и лишь затем, косясь на дверь, как заговорщик:
– Знаете что, Ира, – я тут же обомлел и не нашелся. А он пишет, ну и параллельно говорит: – После концерта – вы ко мне зайдите!
И я красный выскочил, как этот…
Одна донецкая певица, примадонна, вся из себя колоратурное сопрано, на пресс-конференции вдруг обратила на меня особое внимание:
– Послушайте, – так тревожно глядя мне в лицо, – а вы не спали на моем концерте?
Вот те здрасьте!
– Что вы! Ни за что!..
Я ей не соврал: какое спать! Где-то на пятой минуте выступления этой вышеназванной певицы я зевнул так, что у меня заклинило рот. Конечно, я бы встал и выбежал из зрительного зала. Но бежать с открытым ртом навстречу публике… Так и сидел, как на приеме у дантиста, но в партере, во втором ряду. Певица, глядя в мой бездонный рот, пару раз – на пустяках – сбивалась…