Я иду искать... Книга первая. Воля павших

Верещагин Олег Николаевич

— Ясно, — понимающе ответила Бранка, — как небо в хороший день. «Горе старости моей! Нет в молодых почтения и вежества. Я им говорил: „Иди!" — и шли в корчму. Им говорил: „Думай!" — и думали о серебре. Кому оставлю сделанное и кровью политое?» Это мой дед часто повторяет. А прадед мне было сказал тишком да со смехом, как в прошлое время он деда-то лозой сек и говорил: «Не гуляй, не гуляй!»

— У тебя и прадед жив? — спросил Олег, вертя в руках репку.

— За сотню перевалило давно, — беззаботно ответила Бранка. — Думал было помирать,

да не собрался — живет все.

Эти слова слегка покоробили Олега. Бросив репку обратно, он поинтересовался:

— А отец и мать?

— Отец сгинул. — Бранка отвернулась. И замолчала.

Олег тоже молча перебирал овощи. Ему вдруг стало очень плохо — подумалось, что для родителей он тоже сейчас «сгинул» — и как они там?..

— Меньше думай, — послышался голос Бранки, и мальчишка, вскинув голову, увидел ее сочувственные глаза. — Тебе у нас плохо не будет, право. А там и домой вернешься. Человек все может, коли сильно захочет. А много будешь о том думать — недолго и ума лишиться.

— Спасибо, — заставил себя усмехнуться Олег. И под руку ему попала банка. — Это… консервы?

— Они, — подтвердила Бранка, и Олег уже не удивился, что она знает слово. — Йой! — вырвалось у девчонки. — Данванские!

Она запустила руки в картошку, достала еще две банки. Они были высокие, цилиндрические, по килограмму, не меньше, каждая, из серебристого металла с многоцветным рисунком, нанесенным прямо на него — на белоснежной скатерти дымились обложенные зеленью куски мяса, красиво сервированные на шестиугольной тарелке. Ниже шла надпись из штрихов и точек.

— Ты понимаешь, что написано? — поинтересовался Олег.

Бранка неуверенно кивнула, водя пальцем по строчкам, прочла:

— Свэс биуд. Стиер ун лаур. Кейнон ана милн… Это значит — ну… домашняя еда. Говядина с луком, разогреть… А вот, на крышке — драган ворн, потянуть кольцо. Чтоб открылась, в смысле… Это хорошо, что они нам попались. Брать можно без опаски, а хватит на несколько дней…

— А далеко до ваших мест? — задал Олег давно мучивший его вопрос.

— Дней пять. — Бранка смерила Олега взглядом и поправилась: — Седмица.

— Можешь на меня так не смотреть, — слегка обиженно ответил Олег. — Пойдем на равных. Увидишь. И крошно я понесу. Как мужчина.

Бранка вдруг звонко рассмеялась — сейчас ее смех совсем не походил на тот, каким она смеялась, увидев трупы врагов.

— Благо тебе! — выдохнула она сквозь смех. — Не держи обиду, Вольг. Ты сейчас был похож на Гоймира. Так похож!.. — И она снова залилась.

Олег невольно улыбнулся, потом засмеялся тоже.

— Кто такой Гоймир? — спросил он сквозь смех.

— Вы с ним ровесники, — ответила Бранка. — Ты повстречаешься с ним, когда дойдем.

«Он твой парень?» — хотел спросить Олег. И эту мысль перебила другая — он чутьем понял, что слово «когда» Бранка употребила не в смысле времени. А как синоним слова «если».

* * *

Кроссовки

Олега окончательно развалились днем, когда Бранка объявила привал. Именно в этот самый момент Олег почувствовал, что идет босиком и шлепнулся на траву под крепкий граб с серебристой трещиноватой корой. Он честно нес крошно (кстати, не так уж и тяжело, туристские рюкзаки были куда как тяжелее) и не отставал от девчонки, хотя это оказалось очень трудно. Бранка была легка на ногу — впервые в жизни Олег увидел человека, который шел по лесу быстро и совершенно бесшумно — словно плыл над землей.

Бранка присела рядом — разведя колени и свесив между них руки, на корточках. Ее лицо стало озабоченным.

— Развалились.

— Угу, — буркнул Олег, рассматривая остатки своих кроссовок.

— Нельзя по лесу в шитых ходить, — просветила его девчонка.

— Нельзя… Как я дальше-то пойду? — Олегу не хотелось казаться перед Бранкой нытиком, но он и в самом деле ощущал досаду — острую, почти до слез. — Босиком я не смогу, не умею я!

— Давай я тебе свои отдам, — предложила Бранка без насмешки.

Олег почувствовал, что краснеет и грубо ответил:

— На хрен надо.

При одной мысли, что он возьмет обувь у девчонки, а она попрется босая, Олегу стало стыдно. Размахнувшись, он запулил остатки кроссовок в кусты. Лицо Бранки построжало:

— Нельзя так! — резко сказала она. — Надо зарыть, да и дерном прикрыть. Плохо оставлять за собой следы. Хоть какие. Кто забывает про то — недолго на свете заживается.

Без единого слова Олег поднялся и пошел в кусты, откуда притащил свои кроссовки. Сев на траву, стянул с ног носки, тоже протертые до дыр, затолкал внутрь обувки. Бранка, ловко орудуя топором, уже рыла ямку.

— Да будет земля вам пухом, — пробормотал Олег, следя за ее действиям. — Вы верно мне служили, товарищи.

— Так возьмешь обувку? — повторила Бранка, аккуратно закрывая место захоронения заранее срезанным пластом дерна. — Я же вижу — ты и впрямь босой далеко не уйдешь.

Она повернулась и посмотрела на Олега. На загорелом лбу девчонки поблескивали капельки пота — жарко ей в кожаном жилете…

— Ну и как ты себе это представляешь? — с отчаяньем спросил Олег. — Дойдем мы к твоим. Я в твоих сапогах. Ты босиком. Все от хохота коней двинут… умрут, одним словом, в смысле.

— Я без обувки не останусь, — отмахнулась Бранка и, присев, начала разуваться. — Сейчас отдохнем немного, поедим и пойдем дальше. Дождь скоро станет. Хорошо, следы наши вовсе замоет.

— Дождь? — Олег поднял голову к небу в проемах крон, на котором и следа не было от вчерашних тучек. — Откуда?

— Добрый дождь, — невозмутимо повторила Бранка. — Смотри, как стрекозы летят, — кучно, низко, крылышками часто бьют… К дождю. Доставай там хоть моркву, погрызем…

— Я бы, если честно, от мяса не отказался. — Олег в самом деле почувствовал, что очень голоден. — Есть же консервы.