Я — из контрразведки
Шрифт:
— Вот, не угодно ли? По утрам в этих дырах так страшно завывает ветер, когда это только кончится? Господи… — она торопливо перекрестилась.
На лестничной площадке валялись грязные тряпки и обгорелые бумаги.
— Анархия, — развела руками Аносова. — Мы с мужем продали наше имение в Туле, знаете, там в Епифанском уезде, есть село Буйцы. Может, изволили слышать?
— Сожалею. Не довелось.
— Ну, не суть, — поморщилась она. — Мы имение продали, а этот доходный дом купили. — Она обвела глазами мраморную лестницу. — Думали, сами поживем и других облагодетельствуем.
— За что же?
— Какая–то еврейка стреляла в ихнего Ленина. Так, верите ли, они объявили красный террор.
— Какой? — изумился Раабен.
— Красный, — повторила она. — Так говорили между собой комиссары при аресте несчастного Егора Францевича. Я слышала собственными ушами. — Она приложила к глазам мятый платочек. — А теперь мой дом эк–спро–приировали… И я живу вместе с дворником, в его каморке. Прошу. — Она распахнула двери квартиры и крикнула: — Василий, голубчик, выйди, у нас гость.
— Дворник? — вопросительно взметнул брови Раабен. — Ио–о–о… Как же так… Удобно ли мне?
— А вы предпочитаете чекиста? — кольнула его сузившимися зрачками Аносова. — Знаете, что я вам скажу? На мой вкус старорежимный дворник куда как лучше советского «товарища». Верьте мне на слово!
— А–ах, мадам, — поморщился Раабен. Его совсем не привлекало пить с дворником. Но в конце концов она была хозяйкой и могла делать, что хотела. Да и время теперь черт те какое… Он передернул плечами и добавил: — Я буду счастлив познакомиться со старорежимным дворником «товарищем» Василием. Чего уж там… Дворники всегда были опорой режима, не так ли?
Если бы бедный Раабен только догадывался, если бы он только подумать мог, как недалека от истины его не слишком веселая шутка.
Вышел бородач лет пятидесяти, в потертой ливрейной куртке с галунами, с красными воспаленными не то от бессонницы, не то от пьянства глазами; сказал хриплым басом:
— Наше почтение, господа. Прикажете очищенной?
— Да ведь у нас самогон, — удивилась старуха.
— Отчего же, — улыбнулся Василий. — Для хорошего человека можем и… очищенную представить. Только сбегать надо.
— Далеко ли? — спросил Раабен.
— Недалече, ваше благородие, — сощурился Василий, — напротив, там деверь мой проживает. Так он еще дореволюционный запас имеет. Вам, как человеку надежному, могу доверительно сообщить.
— Откуда? Помилуй бог, — наивно изумился Раабен.
— А видите ли, он торговлишку ставил, а тут царя–батюшку и поперли, — сказал дворник, — а запасец остался.
— Ты, братец, священное имя государя всуе не поминай, — строго сказал Раабен. — Ступай, у меня мало времени.
— Ступай, ступай, — подтвердила Аносова, — а я пока закусочку приготовлю. Вы как насчет соленых грибков? Правда, дрянь одна на дне банки осталась, но все же…
— Господи, — прослезился Раабен, — грибочки… Я помню, во время коронации государя, на торжественном обеде в Кремле…
— Неужто вы, голубчик, сподобились? — изумленно перебила старуха — Неужто и коронацию видели?
— Мадам, — закатил глаза Раабен, — как
— Вы ели за одним столом со шпиками охранки… Фи! — сказала она. — Впрочем, каких только сюрпризов не подносит нам жизнь…
— А с кем мы теперь сплошь и рядом едим за одним столом… — вздохнул Раабен.
— Вы правы, — кивнула она и улыбнулась, — вы даже не представляете, насколько вы правы, Евгений Климентьевич.
Раабен молча улыбнулся в ответ и подумал, что приказ Крупенского устроиться он выполнил как нельзя лучше.
Василий тем временем вышел из парадного и пересек Никольскую. В доме напротив он поднялся на третий этаж, позвонил в дверь, на которой была укреплена металлическая табличка «Присяжный поверенный Нахамкес Я. И.». Дверь открыла горничная в кружевном фартуке. Василий кивнул ей и прошел коридором в дверь налево. Там за письменным столом, на котором стоял вычурный телефонный аппарат, сидел полный молодой человек.
— Нэлли привела офицера, — подобрался Василий, — на вид лет пятьдесят, выправка, гвардейский жаргон и прононс. Не исключено, что это один из тех двоих, с петроградского поезда…
— Утром было еще одно убийство, на Малой Дмитровке, — сказал молодой человек. — Я позвоню, вызову наряд. Когда он отойдет от квартиры, мы его возьмем. Полагаю, на допросе он выложит все.
— Предлагаю другой вариант, — сказал Василий. — Я за ним посмотрю. Он сейчас подопьет и станет менее зорким, а там решим.
— А я уже решил, — спокойно возразил молодой человек, — будет, как я сказал.
— Товарищ Нахамкес!
— Товарищ Васильев! Запомните: моя фамилия Ивченков, а во–вторых, своих решений я не отменяю никогда.
— Товарищ Нахамкес, — упрямо повторил Васильев, — я настаиваю на своем предложении. Офицер перспективный, а главное, нам нужен его сообщник. Ваше упрямство может все испортить, вы же знаете. Если я настаиваю — решаем мы вместе. Таков приказ руководства.
— Я доложу товарищу Артузову, — покраснел Ивченков–Нахамкес. — Я не могу работать с неинтеллигентным человеком. Кто вы? Вы даже не рабочий, я даже не знаю, кто вы такой, в конце концов.
— Катя, дайте мне бутылку «Смирновской», — крикнул Василий. — Товарищ Ивченков, я всю жизнь рабочий и в ВЧК нахожусь по личной инициативе товарища Артузова. И в партии — с октября пятого года. Мое прошлое безупречно.
— А мне ваше прошлое внушает сомнение. Мы посоветуемся…
— Со–о–ветуйтесь. Я работал для революции еще тогда, когда вас на свете не было.
— Вот ваша водка, — горничная протянула Васильеву завернутую в газету бутылку. — Товарищи, сейчас не время, прошу вас!