Я — из контрразведки
Шрифт:
— Клинбовский! — заорал полковник. — Ко мне! — В горницу влетел совсем еще юный подпоручик. У него были бессмысленные глаза явного кокаиниста и заметно трясущиеся руки.
— Господин полковник… — попытался он вытянуться и щелкнуть каблуками, но каблуки не сошлись и подпоручик едва не упал.
Марин и Лохвицкая переглянулись, едва удерживаясь от смеха. Полковник бросил на них яростный взгляд и крикнул:
— Троих связанных из подвала и этих двоих, — он ткнул пальцем в Марина и Лохвицкую, — вывести в удобное место и расстрелять!
—
Ввалились юнкера.
— Господа, — с пафосом сказал полковник, — мною задержаны пятеро подозрительных. По закону военного времени все подлежат расстрелу. Клинбовский, командуйте!
— Пленных не трогать! — спокойно сказал Марин, — Их будут еще допрашивать.
Красные со связанными руками стояли, покачиваясь, у дверей. Марин видел, что каждый из них с огромным трудом удерживается на ногах.
— Что касается меня и дамы, — спокойно продолжал Марин, — вы должны проявить благоразумие и терпение. Господа, ваш командир нервничает, вероятно, на него подействовала атака и смерть господина Николаева.
Юнкера начали переглядываться, неугомонный Клинбовский — вероятно, он только что вынюхал изрядную дозу кокаина — взмахнул рукой над головой, призывая слушать команду:
— Юнкера, штыки прим–кнуть!
Щелкнули штыки. Юнкера делали это нехотя, вразнобой, видно было, что они без особого почтения относятся к своему офицеру.
— Наперевес! — продолжал орать Клинбовский. — Осужденных окружить, шагом марш!
Послышался шум автомобильного мотора, стук дверей, возгласы приветствия. Двери распахнулись, и вошел круглолицый человек, невысокого роста, в бурке.
— Ваше превосходительство, — вытянулся полковник, — докладывает полковник Стелобат. Задержаны большевистские эмиссары, мы готовимся их расстрелять!
— Расстрелять? — Человек в бурке бегом пересек комнату и вернулся обратно. — Очень хорошо! — Он улыбнулся, и Марин увидел два ряда изрядно порченных зубов. — А, Клинбовский… — Человек бросил бурку на руки подпоручику, и Марин едва поверил своим глазам: на плечах гнилозубого действительно поблескивали золотые генеральские погоны, они были пришиты белыми нитками на белый ментик с шелковыми желтыми шнурами. Вокруг шеи генерала был завязан в узел красный шелковый шарф. Брюки черного цвета с серебряными сверкающими лампасами обтягивали довольно–таки кривые ноги. Завершали этот фантастический костюм цыганские лаковые сапоги с огромными шпорами.
Марин посмотрел на Зинаиду Павловну. Ее лицо залила краска не то стыда, не то злости.
«Да это ведь сам генерал Слащев, — вдруг догадался Марин. — Гроза красных полков, садист и вешатель. Ну и ну… Вид у него, как у героя дешевой оперетки…»
— Клинбовский, у тебя есть… что–нибудь? — спросил Слащев.
— Никак нет, ваше превосходительство, — дико заорал Клинбовский. — Но к обеду будет, мне обещали.
— Поторопись, братец, — просительно сказал Слащев. — Плохо мне — сам видишь.
«Кокаин просит, — снова догадался Марин. — Как они до
— Ваше превосходительство, — шагнула вперед Лохвицкая, — вы меня знаете. Мы встречались в гостинице «Кист», в штабе, если вспомните…
— А–а… — заулыбался гнилым ртом Слащев. — Так это вы, так это вас к расстрелу… Какая жалость! Однако ничего не могу. Ни–че–го–с… — он развел руками. — Слово офицера — закон! Сказано — сделано! Клинбовский, за мной!
— Да вы пьяны, генерал, — с отвращением сказала Зинаида Павловна. — Это мерзко, это подло наконец! Мы жертвуем жизнью, мы выцедили из себя всю кровь, до последней капли, а вы жрете кокаин и коньяк, забавляетесь в своем вагоне с непотребными женщинами… Вы — предатель, подлец, скотина!! — она исступленно кричала, уже ничего не соображая.
«Это конец, — подумал Марин. — Слащев не простит… Надо же… Пройти весь путь, достичь цели и погибнуть так нелепо из–за кретина полковника и наркомана генерала…»
Несколько мгновений Слащев молча сверлил Зинаиду Павловну взглядом налившихся кровью глаз, потом сказал негромко, спокойно и ровно, как будто ничего не произошло и сам он был в совершенно нормальном состоянии:
— Через два часа всех пятерых доставить в мой вагон, — вышел, хлопнув дверью.
Воцарилось тягостное молчание. Полковник щелкнул крышкой портсигара, закурил.
— Клинбовский, уведите людей.
Затопали юнкера. Марин сел у окна и стал смотреть на улицу. По проселку, пыля, маршировала какая–то офицерская часть, протарахтел броневик.
— Если фронт хотя бы ненадолго стабилизируется, — сказал Марин, обращаясь к Зинаиде Павловне, — у нас появится шанс. Все может решить даже короткая передышка.
— Не дадут они нам даже короткой, — полковник швырнул окурок на пол и раздавил, не попытавшись отыскать пепельницы. — Зря вы сюда пожаловали, господин контрразведчик. В Париже, поди, хорошо?
— Неплохо, — сказал Марин.
— Каштаны… — закатил глаза Стелобат, — женщины, нормальная человеческая жизнь. Вы совершили ошибку, вы еще убедитесь в этом.
Снова вошел Клинбовский и бросил ладонь к козырьку:
— От красных парламентеры, с белым флагом, идут по направлению окопов третьей роты.
— Прикажите их пристрелить, — нахмурился Стелобат.
— А я думаю, их стоит выслушать, — заметил Марин.
— Полагаете, они предложат сдачу? — ехидно спросил Стелобат.
— Вашу? — уточнил Марин. — Возможно.
— Я имел в виду их сдачу… — набычился полковник. — Пристрелить — и все. Действуйте, Клинбовский.
— Вы еще не настрелялись? — спросила Зинаида Павловна. — Так вот: мы с господином Крупенским желаем видеть парламентеров. Кроме того, интересно, как отреагируют на их приход солдаты.
— У нас юнкера и офицеры, — уточнил Стелобат.
— Тем более. Клинбовский, ведите на место, — приказала Зинаида Павловна.
Подпоручик жалостно взглянул на полковника и распахнул двери:
— Прошу за мной, господа…