Я — из контрразведки
Шрифт:
Это была комната с окном во двор. Марин увидел огромный дубовый буфет в стиле рюс, круглый стол, на котором свободно можно было танцевать, и стулья с прямыми высокими спинками, похожими на вечерних старичков–скамеечников, каждый из которых проглотил по аршину.
— Прошу садиться, — продолжал суетиться Акодис. — Господин Коханый, вас ждут, — закричал он. — Прошу, пожалуйста, это мой жилец. Я сдаю комнату. Торговля теперь, сами знаете, как бульон от куриных яиц. Вы с ним побеседуете, а вот и господин поручик пожаловал.
Вошел
— Я буду за прилавком, — Акодис вышел.
— Товарищ Коханый, — представил Зотов. — А это товарищ из центра, с особыми полномочиями.
Марин удивленно посмотрел на Зотова: зачем такие внушительные рекомендации? Но Зотов незаметно для Коханого как бы слегка оттолкнул Марина раскрытой ладонью, давая понять, что вполне отдает себе отчет в своих действиях и считает их необходимыми.
— Прежде всего, — начал Марин, — я хочу уведомить вас, что наши товарищи расстреляны. На повторный допрос их не брали, спасти я их не мог.
— Понятно, — протянул Зотов. — Ладно, что есть, то есть. Как считаешь, Коханый?
— Я смотрю на вас обоих, — сказал Коханый задумчиво, — и решаю, кого из вас пристрелить первым? — Он засмеялся. — Уж больно натуральный у вас вид, особенно у тебя, — он кивнул в сторону Марина. — Не обижайся. Я по–рабочему, прямо. Не очень–то я верю интеллигенции. Ты ведь какой–нибудь учитель или врач?
— Ленин тоже интеллигент, — спокойно сказал Марин, — и закончим на этом дискуссионную часть, перейдем к делу.
— Я только хотел напомнить товарищу Коханому, — сказал Зотов щурясь, — что рабочий Петр Алексеев, например, считал, что к окончательной победе рабочий класс может привести только интеллигенция. Так же и товарищ Ленин говорит, а кто возглавил революцию? Они же, интеллигенты. Так–то вот.
— Ладно, — отмахнулся Коханый. — Ты меня учеными словами не забивай. Ну и кончили на том. Говори, что за нужда.
Марин изложил все подробно. Про ящики на пирсе, про поручение Врангеля. Сказал:
— Нужно, чтобы солдат охраны вовлекли в пьянку. Еще лучше, одного фельдфебеля… Зачем лишних людей под расстрел подводить?
— Они не люди, — все так же хмуро заявил Коханый, — они белые. Продолжай.
— Потом, когда начнут расследование, станет ясно, что всему виной пьяница фельдфебель, — объяснил Марин.
— Чему «всему»? — невозмутимо осведомился Коханый.
— Разве не понятно? — удивился Марин. — Нужно будет изъять все эти ценности.
— А зачем? — спросил Коханый.
— То есть? — Марин только теперь понял смысл и значение недавнего жеста Зотова. Этот Коханый был крепким орешком.
— А то и есть, товарищ, — подчеркнуто спокойно начал Коханый, — что я ни свою жизнь, ни жизнь своей «пятерки» за эти царские цацки губить не стану. Если у тебя
— Это народное достояние, — закипая, сказал Марин. — В республике каждый валютный рубль на учете, а здесь их миллионы.
— Жили без картинок и дальше жить станем, — упрямо гнул свое Коханый. — Что нужно рабочему человеку? Хлеб, соль, сахар, одежу, крышу над головой. Остальным пускай буржуи пробавляются. На смерть идти, и почто? — Он замотал головой, словно ему в уши налилась вода.
Марин посмотрел на Зотова. Тот пожал плечами.
— Вот что, — Марин подошел вплотную к Коханому. — Вы повторяете слова Врангеля. Он мне два часа назад сказал, что рабочим нужно есть, пить, спать, справлять естественные надобности. На то они и рабочие. Вам не кажется странным такое совпадение мыслей?
— Ну ты, офицер, — встал со стула Коханый, — попридержи язык.
— Тогда так, — тихо сказал Марин. — Приказ выполнить. Не выполнишь — расстреляю. — И повернулся, чтобы уйти.
— Чей приказ? — с плохо скрытой иронией осведомился Коханый. — Твой, что ли?
— Приказ партии, — сказал Марин, — Ленина, мой, — и улыбнулся: — Слушай, Коханый, ты мне поверь пока на слово, ладно? И сделай все, о чем прошу, а до сути дела докопаешься позже. Прочитаешь тысяч двадцать книжек — и докопаешься.
— Двадцать тысяч?! — ахнул Коханый. — Ты спятил, товарищ. — Он так искренне удивился, что Марин рассмеялся, и вся злость у него сразу же прошла.
— Даже больше. Интеллигентом стать не просто. Не веришь мне, спроси вон у него, — и повернул голову в сторону Зотова.
— Я пока успел штук пять, — сказал Зотов. — Но мы с Коханым будем теперь стараться, еще вас обгоним.
Расстались друзьями.
Встреча в ресторане была назначена на девять часов, но Марин пришел на полчаса раньше: хотелось спокойно, в одиночестве послушать Плевицкую. Певица вышла на эстраду в старинном русском сарафане с кружевным платочком в руке. На этот раз она пела под обычную русскую гармошку: «Здравствуй, чахлая полосонька моя, здравствуй, пыльная горячая земля. Ох ты, солнце, нет ни облачка кругом».
«Да ведь это она про Крым, — вдруг догадался Марин, — про них», — он обвел глазами зал. Сколько их здесь, обреченных на изгнание и гибель, сколько их там, за стенами этого ресторана, в выжженных степях? Они умирают за мираж, за чуждые им идеалы, а те, кто случайно уцелеют, выживут — до конца дней своих там, на чужбине, будут вспоминать чахлую полосоньку и серое русское небо над нею… Она пела. И снова заметил Марин, как плачут люди с золотыми погонами на плечах.
Ввалилась ватага галдящих офицеров. Многих Марин уже видел в контрразведке. Следом вошла Лохвицкая, села и постучала вилкой о тарелку: этот когда–то моветонный жест теперь становился день ото дня популярнее.