Я из Одессы! Здрасьте!
Шрифт:
— Умоляю не мешай, не…
— Не волнуйся, не суетись, тебя никто не обидит. Солдат не верил мне и продолжал суетиться, стремясь поскорее покончить с этой любовью.
Партнёрша Эльзы успокоилась, перестала кричать и с любопытством наблюдала за происходящим. Наконец воин-победитель кончил своё дело и обратился ко мне:
— Все, спасибо тебе! Теперь веди меня куда надо. Мы вышли вместе и пошли в противоположную от комендатуры сторону. После приказа Сталина этого солдата за насилие расстреляли бы перед строем.
— Как ты мог так рисковать, — говорю я ему, — в три часа дня, в людном месте
— Понимаешь, — ответил бедолага, — я зашёл выпить пивка. Сижу жду, она, эта, как её, Эльза в короткой юбке стоит у стойки. Вдруг она потянулась за чем-то, оказалась в такой позиции, да ещё трико у неё такого возбуждающе оранжевого цвета. Клянусь, дальше ничего не помню… Она даже не пикнула, напротив… Зато вторая как разорётся.
— Запомни, любая немка тебе без насилия отдастся. Он не поверил, что его отпускают, приготовившись к самому страшному.
Долгих четыре военных года я провёл в армии. Мне казалось, что победа освободит всех, и в первую очередь артистов, от воинской службы. Словом, всё это я представлял идиллически. Как в песне «Снимай шинель, иди домой». Мы ждали демобилизации, а она откладывалась на неопределённый срок.
Мы пили и тупели, не находя себе места. Мы стояли в городе Бабельсберге в тридцати километрах от Потсдама. Жили рядом с комендатурой. Окно коменданта-полковника выходило прямо на мои окна.
Полковник ненавидел нас за расхлябанность и за наглый вид. Он часто нас арестовывал, издевался и потом отпускал. Короче, ненависть была обоюдной. Я из своего окна изучил все его повадки и наклонности, точно знал, когда он ест и когда ложится отдыхать.
Чтобы досадить полковнику, я купил мотоцикл. Мне объяснили, как его включить, что я и сделал. Поехал, но не знал, как остановиться. Я проехал нашу улицу, повернул налево на центральную, чтобы сделать круг и вернуться назад. Попав на центральную улицу, я орал, чтоб все расступились, так как я не знаю и не могу остановить мотоцикл. Немец-регулировщик ничего не понял. Я ехал, не признавая знаков и правил движения.
Ехал я медленно, на первой скорости. Попав опять на нашу улицу, я на ходу попросил ребят, чтобы мне объяснили, как остановить мотоцикл. Естественно, на скорости я ничего не понял и сделал ещё один круг. Немец-регулировщик, наконец-то поняв, что со мною происходит, остановил все движение. Опять мне кричали ребята, и опять я ничего не понял. На площади меня уже ждали прохожие и хохотали. Как только на площади раздавался стук мотоцикла, немец-регулировщик плакал от смеха. С каждым моим появлением людей прибавлялось, и хохот увеличивался. Я мечтал, чтобы мотор заглох. Так я ездил по кругу больше часа, пока мотоцикл не зачихал и не остановился.
Все дружно мне зааплодировали. Оказалось, кончился бензин.
Я научился ездить на мотоцикле хорошо, и, чтобы досадить нашему коменданту, когда он отдыхал после обеда, ездил вокруг комендатуры на первой скорости. Звук работающего мотоцикла — омерзительный звук. Я точно высчитал когда он злой встаёт и даёт приказ меня арестовать, и в это время уезжал в Потсдам. Эту процедуру я проделывал каждый день в течение месяца, пока мне не надоел мотоцикл.
Мы жили хорошо. Еды и водки было навалом. Немки нас любили, как
Комендант, глядя на наши оргии, бесновался и придумывал всякие подлости. Писал жалобы и третировал нас, имея власть.
Историю с мотоциклом я повторил, купив по дешёвке лошадь с коляской. Цокот копыт по булыжнику, которым была выложена дорога, приводил коменданта в исступление. К моменту же появления работников комендатуры можно было видеть только зад лошади, направлявшейся со мной в Потсдам.
К нашему коменданту приехала жена, младше него лет на двадцать. На фоне наших молодых немок она смотрелась, как лифтёрша, но он страшно ревновал её к нам.
Она была игривой и, конечно, была бы непрочь завести роман. Комендант это чувствовал и ещё больше нас ненавидел.
Каждое утро у себя в комнате я почти в голом виде делал перед окном зарядку. Его жена с любопытством наблюдала за мной. Правда, чтобы увидеть меня из своего окна, ей надо было встать на стул.
Когда комендант застал свою жену, глядящую на голого мужчину, он потерял покой.
Он пожаловался нашему начальнику. Тот попросил не заниматься зарядкой. Почему я не должен заниматься зарядкой? Я у себя дома.
Комендант пожаловался в политуправление, что я по утрам занимаюсь зарядкой в голым, и его жена это видит.
Ко мне пришли двое с нашим начальником и прочитали письменную жалобу коменданта. Я подвёл их к окну и показал на окно коменданта.
— Чтобы увидеть из их квартиры то, что делается в моей комнате, нужно специально встать на возвышение.
Есть такой анекдот. Один мужчина написал заявление в жилищное управление, чтобы ему поменяли квартиру, так как он живёт напротив женской бани, и это ему доставляет беспокойство. Пришла комиссия, осмотрела комнату и говорит: «Простите, но женская баня из вашей комнаты не видна». — «Так, конечно, не видно, но вы встаньте на шкаф…» Будучи человеком гуманным, я решил делать по утрам зарядку в другой комнате.
МОИ ВСТРЕЧИ
Судьба подарила мне непростую жизнь. Было в ней и хорошее, и плохое. Вероятно, если бы были весы, взвешивающие человеческие судьбы, трудно сказать, какая чаша перетянула бы в моём случае. Тем не менее — это моя жизнь. Я её люблю, я ею доволен и не хотел бы по блату получить более благополучную и спокойную.
Пожалуй, главное, что я ценю в своей жизни, — великое богатство общений и дружбы с интересными людьми моего времени, с которыми меня свела судьба.
Я прекрасно понимаю, что рассказать на страницах книги обо всех, с кем я дружил, с кем работал, невозможно. Я и не стремлюсь объять необъятное. Тем не менее я хочу рассказать о некоторых из своих друзей, чьей дружбой горжусь и всегда вспоминаю их с теплом и признательностью.
ГАРКАВИ
Михаил Наумович Гаркави в 50-х — 60-х годах считался одним из ведущих конферансье в Союзе. Он был остроумным и находчивым, то есть обладал именно теми качествами, без которых прежде не мог работать на сцене конферансье.