Я из тех, кто вернулся
Шрифт:
Орлов недоуменно поднял брови:
– Сто граммов на каждого… Слышали? Баня, чай… Шульгин, ты слышал?
Шульгин тоже удивленно посмотрел на радиостанцию.
– Вроде не померещилось, – пожал плечами. – Надо же!.. Какая помпезность! Чай, баня… Неужели кого-то прошибло?..
Булочка хлопнул его по плечу:
– Фронтовые сто граммов! Вот это да-а!.. А на закуску бутерброд с выговорами…
Орлов неожиданно схватил Андрея за рукав, притянул к себе:
– Слушайте. Это, кажется, что-то личное…
В
– Метель, Береза, Подкова! Мальчики… Мы вас всех ждем. Берегите себя. Возвращайтесь живыми. Мы любим вас… – голос растаял так же неожиданно, как и появился.
У многих офицеров перехватило дыхание. Булочка смущенно крякнул, усмехнулся, глянул на оцепеневшего Шульгина:
– Э-эх, мальчики-мальчики… Бородатые мальчики… А голосок-то Еленушки нашей. Послушал, э-эх… как меду выпил. Вот оно как!.. Ждут нас, ребятки… Ждут!
Старшина расправил плечи. Оглянулся на солдат, едва бредущих по узкой, протоптанной в снегу тропе, возбужденно прикрикнул:
– Шевелись, орёлики… Молодцами, шире шаг! Вперед, вперед, ребятушки… – И радостно потрепал одного засыпающего прямо на тропе солдата. – Давай вставай, мазурик! Очнись, красавец! Дома ждет банька с веничками. Горячий чай! У-ух!
В самом конце колонны Матиевский и Богунов поддерживали за локти Осенева. Тот облизывал сухие потрескавшиеся губы, жадно глотал воздух, задыхаясь, хрипел при вздохах, водил вокруг себя покрасневшими глазами. Шульгин срочно вызвал лейтенанта медслужбы Ставского в хвост колонны.
Матиевский шептал хриплым голосом:
– Экономь силы, Женька. Не спеши… Уже совсем немного осталось, братишка… Совсем немножечко… Ей-богу… От силы пять километров. Смотри, вон за тем хребтом наши ждут. Бурбахаи на колесах. Движки прогретые. Теплынь под тентами. Держись, Женька…
Справа Богунов бормотал сквозь зубы:
– Если нужно, Женька, ты нам только головой кивни… мы ж тебя на руках понесем хоть до Москвы…
Осенев сверкнул белками глаз. Вырвался из его груди протяжный хрип, и он вяло сплюнул себе под ноги окровавленную мякоть.
Позади солдат, сгорбившись, шел лейтенант Ставский, перехватив через плечо медицинскую сумку. Шульгин обернулся к нему:
– Стас, ну что же ты, военная медицина… Что же ты ничего не делаешь… Ну-у-у… Ты, что, не видишь?.. Слепой ты, что ли?..
Ставский низко нагнул голову:
– Андрей, не ори… Зачем орать… Здесь сделать ничего нельзя. Что я могу здесь сделать? Что-о?.. Мы же не в стационаре. Здесь я не могу сделать даже элементарной инъекции. Шприцов нет, кипятить не на чем. Только эти таблетки, – он со злостью рванул медицинскую сумку.
– Его нужно было эвакуировать еще несколько дней назад или хотя бы вчера утром. В нем же все держится неизвестно на чем… Это же ребе-енок!.. – Ставский отвернул покрасневшие глаза.
Шульгин наклонился к Осеневу:
–
И все же тело Осенева незаметно сползало вниз. Слабели руки, закинутые на плечи друзей. Широко раскрытые глаза, повернутые к свету, подернулись мутной пленкой. Матиевский и Богунов подхватили Осенева за брючной пояс и несли уже на руках. Ноги Осенева безвольно волочились по снегу. Андрей почувствовал, как рука больного солдата, перекинутая ему на шею, безжизненно ослабла, и пальцы, царапавшие ногтями щеку, тихо разжались.
С недобрым предчувствием Шульгин заглянул в опрокинутое лицо Осенева и вдруг на мгновение заметил, что тонкая кожа солдатского лица покрылась зеленоватыми пятнами, выражение лица стало чужим, и уголки губ безвольно опустились вниз. Кровавая пена красными пузырями выплыла на подбородок.
Шульгин остановился, придержал Матиевского и Богунова. Молча стал опускать безвольное тело вниз на тропу.
– Что-о-о?! – Богунов закричал остервенело, диким звериным воем.
Ставский, расталкивая всех, бросился к Осеневу. Заглянул в глаза. Взял обеими руками голову Осенева.
– Все… Теперь уже все… Умер…
Распахнутые глаза Осенева смотрели вверх с изумленным облегчением. Зрачки потрясенно округлились, раскрылись полностью. Черный бессмысленный круг смял радужную оболочку глаз до едва заметной ниточки.
Ставский лихорадочно распахнул на Осеневе бушлат, с треском рвущихся пуговиц расстегнул гимнастерку, порвал майку. Блеснула на груди вытертая медь креста. Ставский положил ладони на теплое распятие. Принялся делать прямой массаж сердца. От сильных ритмичных толчков тело Осенева вздрагивало, и казалось, что он вот-вот приподнимет голову и произнесет с обычной иронией:
– Смотрите на танец живота? Ха-а… Нету у меня живота…
Но затылок Осенева, стриженый, в комьях прилипшей глины, безжизненно лежал на снегу, под ребрами провалилась худая застывшая яма, и медный крестик выскользнул из-под скрещенных рук и закатился куда-то в рваные лоскуты одежды.
Ставский кивнул Андрею головой, попросил сменить его.
Шульгин, скинув бронежилет и радиостанцию, присел к Осеневу, опустился на колени. Руки коснулись теплой еще кожи, тонкой и нежной, тающей под пальцами. Перекрестив ладони, Андрей резко надавил на грудную клетку. Еле слышно ухнув, заходили ходуном выступающие ребра.
Матиевский растирал Осеневу виски снегом. Снег еще таял, стекая к ключицам грязными струйками. Богунов ходил вокруг них кругами, бессмысленно потроша в пальцах сигарету. Сухой табак летел по ветру в сторону ущелья.