Я – Кирпич
Шрифт:
– Тем же путем вернемся, Диня? А знаешь, что? Давай обогнем шарик с другой стороны? Дай, пожалуйста, глобус! Вот, смотри! Наискось вверх…
– На северо-восток. Корзинку берем?
– Берем, а как же! Через Панамский канал, через Атлантический океан – и мы в Европе!
– Принимается. Но тогда часть похода придется на ночное время.
– Ну и что!? А ты сделаешь светильники, и мы будем примерять одежду!
– Какую еще одежду???
Но у Маши, оказывается, все было продумано! Она не собиралась ходить по европейским площадям и весям в «ночной рубашке глупого канареечного цвета» на босу ногу! И мои холщовые штаны с одним карманом тоже ее почему-то не устраивали… Женщины удивительный народ!
Соответственно,
– А где твои эти… с красными подошвами?
– Ой! А я их в домике забыла!..
– А голову ты не забыла? И где твоя шляпка???
– А я без шляпки!
– Годится. Тогда, чур, с меня отсутствие засухи и цунами.
Первое десантирование мы произвели в Лондоне, где только-только забрезжило утро, посреди Гайд-парка, под мелким моросящим дождем, но пробыли там недолго, минут пятнадцать, потому что Маше не терпелось в Рим, к Колизею! Однако и за это краткое прикосновение к английской действительности мы с Машей успели расшвырять по пустынному парку примерно с полмиллиона рублей российскими купюрами. Маша предположила, что мы обязательно облагодетельствуем кого-нибудь своей щедростью, я же был уверен, что лишь зададим дополнительной работы местным дворникам. Проверять не стали: Колизей – значит, Колизей! Банзай, право руля! На юг! И в Риме тоже было еще утро, но мы поленились дожидаться присутственного туристического времени, прошли в музей под открытым небом без очереди и без билетов, невидимые. Я сумел убедить Машу, что угрызения совести мы нейтрализуем позже, обильными подаяниями и благотворительными взносами, и она согласилась. Если говорить о Риме, то Маше больше всего понравился Ватикан и фонтан Треви, а мне… А мне больше всего нравилась Маша, и то, что она рядом.
Позавтракали мы во Флоренции, в трактире с незапоминающимся названием, на берегу местной реки, но в галерею Уфицци уже не пошли, потому что Маша, вся в нетерпении, стала тыкать меня в бок твердыми пальчиками и умоляюще шептать:
– В Париж! Динечка, скорее помчались в Париж! Мор и Букач меня стопудово поддерживают! Да, зайчики?
А «зайчикам» было чихать на все достопримечательности Европы и Азии, они и так были всем довольны, болтаясь неотлучно подле меня. Флоренция мне пришлась по душе, и я бы не возражал побродить там еще, но если Париж – значит Париж, с нашим удовольствием!..
Мы сидели на ступеньках у подножия церкви Сакрё-Кёр, на Монмартре, и Маша вдруг расплакалась у меня на плече.
– Нет, нет, Динечка, наоборот! Все очень хорошо, не волнуйся. А просто я никогда не думала, что счастье может быть таким… таким долгим и беспрерывным!
Я ее утешал как мог, мороженым и поцелуями, понимая всем сердцем и усталость ее, и радость, и смятение…
Решено было заночевать в тайге, там как раз дело к полуночи движется, а потом еще куда-нибудь… куда глаза глядят. Сказано – сделано, прыг на ковер – и полетели!
Но по пути припарковались в родном Питере: Маше очень уж захотелось сводить меня в какую-то кофейню
– Нет, Диня, ты не прав! Отдавая должное твоей наблюдательности… Нельзя называть это уродством, нельзя, бесчеловечно! Диня… А ты можешь… помочь им?
– Как это?
– Вернуть им зрение.
– Вернуть не могу, они с рождения слепые, у них его не было.
– Не верти словами. Можешь сделать их зрячими? Диня?
Ну, что ты будешь делать! Ну как ей объяснить, что это не мои проблемы, что весь мир невозможно облагодетельствовать, и что у Отца только прибавится недовольства мною… за то, что вмешиваюсь и заморачиваюсь тем, чем никак бы не должен… Бесполезно оправдываться… потому что и Маша не создана влачить на себе мои заботы, хотя бы малую часть из них…
– Могу.
– Динечка, дорогой мой! Я тебя умоляю! Пожалуйста! Помоги!
– Ок. Только без слез, Машук, от твоих слез у меня у самого инвалидность разума развивается. Гм…
В вестибюле бабахнул резкий взрыв, сопровождаемый ярко-голубой вспышкой, полопались плафоны, споткнулись и застыли все три эскалатора! Началась ползучая паника в негустой тьме вестибюля и эскалаторной шахты, но очень быстро пошла на спад, потому что не было вокруг ни огня, ни дыма, ни криков боли. Аварийные гудки возвестили, что ситуация требует вмешательства и помощи со стороны спасательных служб. Тряхнуло зверски. Люди, стоявшие в вестибюле – все, кроме нас с Машей – дружно попадали на пол, как от землетрясения, но я без Машиных подсказок сделал так, чтобы ни у кого не было травм, кроме незначительных ушибов и царапин…
Паники не случилось, это хорошо, однако гвалт вокруг поднялся нешуточный, мы с Машей поспешили сбежать на улицу от этой суеты.
– Динечка, а зачем ты так?
– Ну… типа, тень на плетень навести. Должен быть всеми подтвержденный первотолчок, некая причина, с которой начнутся чудеса исцеления. Пусть это будут блеск, треск и сотрясения в качестве почвы для исследований. Уже сегодня к вечеру примерно половина детей ощутят некие симптомы… А завтра на всех распространится. Дальше больше – через месяц все слепые участники аварии начнут что-то различать, воспринимать. Через полгода процесс остановится, с разной степенью эффективности для каждого, но и в самом худшем результате ребенок будет видеть предметы, отличать цвета, читать буквы в обычной книге, смотреть телевизор. Так подойдет?
– Диня, знай, я за тебя в огонь и в воду! В горящую избу!
– И в русскую парилку со мной войдешь!? Там, в Сибири?
– О, да, мой прекрасный принц! И можешь бить меня веником! Даже двумя вениками! Как тебе пирожки?
– Хорошие. Нам пора лететь, Машуня, если хотим полночь там встретить! Двинулись!
И была избушка, вся в снегу посреди тайги, и была баня. На дворе мороз, а в избушке тепло, а в бане жарко. Парильщики из нас с Машей получились никудышные: вспотели, пофехтовали вениками, повалялись в сугробах, ополоснулись – и домой, к печке. А печку Маша почему-то захотела голимую буржуйку, поэтому, когда мы легли спать на ложе с медвежьими шкурами (перины и подушки – на лебяжьем пуху, разумеется), мне пришлось приколдовать ресурс дополнительного тепла, иначе бы крепко замерзли к утру, несмотря на пух и меха.