Я, колдунья и полосатый кот
Шрифт:
— Отвали, хтонь! — я не сказал это голосом, подумал. Но хтонь услышала.
Удавьи кольца дёрнулись, сдавив сильнее, и ослабли. Вокруг что-то колыхнулось и исчезло, уступив место обычной темноте и шёпоту колдуньи. Лишь издалека долетело:
— Я вернус-с-сь! Тебе не победить! Слишком много человечес-с-ского...
— Течёт берёзовица с дерева да коло леса, течёт молоко от муконьки да в кадку, а кровь течёт в молодяжнике этом да здравия ему прибавляет, — голос стал чётким, сильнее запахло травами.
Я открыл глаза, узрел избу, утренний свет из окошка и травницу, склонившуюся надо мной.
— Не егошись, пока катанками не отметелила! Кровь он раздает свою направо да налево!
— Так надо было, Агриппинушка. А вот руки чешутся нестерпимо!
— Терпи! Не можно чесать — заживают. Вот, выпей отвару травяного, сил прибавит.
Я приподнялся на локте, взял чарку, исходящую паром и одуряющим запахом. Мужественно вылакал горький отвар, сумев не скривиться. Оглядел хорому. Что-то Васьки не видать.
— Где наш Солнцеликий?
— Ушел кликать травниц, которых ты в видении моем лицезрел.
— М-м-м, хорошая идея. Они нам помогут?
— Токмо всей нашей дружиной можно пробовать одолеть ворога лютого.
Агриппина потерла красные глаза. Плакала?
Я встал, обнял ее. Почувствовал сначала легкое сопротивление, а потом она обмякла, обняла в ответ.
— Всё будет хорошо! — классическое мужское обещание женщине, когда понимаешь, что полная жопа, но не можешь сказать ничего иного. Ведь ты мужик, должен дать опору, а не пугать еще больше.
Агриппина и ее подруги-травницы в своем мире были мощными колдуньями. А Василий так вообще — мифическое усатое полубожество в полоску. Но сила их осталась там. А здесь — жалкие крохи. Против воинства теней и зерна хаоса. Что если ему удастся победить меня, сделав врагом для своих? Я мотнул головой, отгоняя назойливые страхи. Чёрт рогатый! Если я дам слабину внутри себя, сам себе не прощу. И не важно, что в таком случае стану тёмным властелином и сожру здешние селения, включая муконек и травниц. Все равно не прощу!
Я помогал Агри прибирать разбросанные по всему столу травы, веточки, засушенные плоды и ягоды. В глаза явственно бросалось, что готовила отвар и повязки с мазью для порезов в спешке. Уборка была в разгаре, когда послышался многоголосый говор, и из сеней в горницу вошли четыре девицы. Одна в обнимку с Василием. На удивление, трезвым.
Я узнал их всех: та, что с котом — Горислава, наверное, это она ушла из взбунтовавшегося селения. Лада, Весняна и Дубрава были печальны и взбудоражены одновременно. В руках у каждой немаленькие баулы, какая-то утварь, туески, коробы болтаются на широких ремнях, обвивающих талию. В удобной одежде, в какой здесь ходила и Агри — льняные сорочки, штаны, заправленные в сапоги. Четыре посоха — почернённых, отполированных до блеска, дружно облокотили о печь. В нос шибануло разнотравьем, но я быстро принюхался.
— Здрав будь, молодяжнек! — четыре колдуньи вразноголосицу обратились ко мне, откланялись, приветливо заулыбавшись.
Я аж смутился. Ведь из-за меня им придётся сражаться с хтонью, которую я притащил на хвосте в этот мир. Туда, куда они сбежали с таким трудом,
— Полно бедой упиваться, будем всем миром спасаться! — громогласно провозгласила Горислава, подошла ко мне и хлопнула по плечу.
Она на полголовы выше остальных травниц, шире в плечах, с низким бархатистым голосом. Наверное, старшая среди них. Сразу стало легче, словно мне грехи отпустили. Кивнув с благодарностью, развел руками — мол, говорите, чего делать, я весь ваш.
Закипело! Мы с Василием только успевали выполнять указания да бегать на посылках. К столу подвинули лавки, все заставили корзинками, туесками, ступами, горшками. Печь пыхала жаром, ухват так и мелькал. Раскаленные горшки остужались в холодной воде с чарами — чтобы не полопались. Что-то варилось, жарилось, дымилось, месилось, измельчалось, распылялось. Мелькали руки, ножи, песты, доски, да мешочки с небольшими коробами, куда отправлялись порошки, варево, мази, медальоны из спрессованного былья и даже дым.
Потом настала очередь доспехов. Кольчуги из металла, даже будь они в мирных селениях, ни разу ни с кем здесь не воевавших, не спасли бы от смертельного удара. Ведь бой будет идти не на мечах. Прутья, собранные в кулак, напитывались дымом от курящихся трав, наговаривались заговорами, окроплялись зачарованной водой. Гнулись в кольца, соединялись между собой, сплетались в кольчуги. И снова дым, заунывные песни, искры от пальцев, чертящих магические символы в воздухе.
Когда пять кольчуг были готовы — нам с Василием они могли помешать, — от них исходило еле заметное тёплое свечение. Я оглядел избу: горница похожа на место битвы, а ведь мы еще не начинали. Немного мельтешения рук, и обозначилось место относительного порядка. Туда складывали всё наше вооружение, тактическое и стратегическое. Агриппина и Горислава по-очереди рассказывали остальным, какой у нас план. А я слушал их и себя: не наблюдает ли за нашими сборами тьма внутри?
В окне замелькали селяне — десятки взрослых и подростков в разливающихся сумерках бежали к лесу. Вернее, к его подступам. Чтобы по доступной им окружности с подветренной стороны разжечь костры. К ним вышла Лада, раздать мешочки с перемолотыми травами, которые будут сыпать в костры наученные ею женщины, да подкрепить заговором направление ветра — в лес.
Наконец, пришла пора экипироваться и выходить. Травницы распускали волосы, заплетая в них обережные травы. Надевали и закрепляли друг на друге прутовые кольчуги. Обматывали ладони пропитанными в отварах кусками льняной ткани. Закрепляли на себе мешочки с зельями, заговорёнными камешками, туески с дымом, медальонами, шариками из сухой травы. Обмазывались мазью, вплоть до подошв сапог.
Это меня и торкнуло. Вспомнил всю путаницу с загадочной слизью в лесу и на бочке после купавшейся в ней Агриппины. То, как мазь защищала ее от тумана и теней. Мазь и слизь отличались, но почему-то увидев первую, я вспомнил о второй.
— Агриппина, а поведай мне, откель тем утром на бочке после твоего купания слизь взялась из леса? — я отвлек травницу от завязывания очередного мешочка на поясе.
— Так в лесу измазалась, вступила в лужу склизкую, что осталась после тебя, молодяжнек, — иронично пожала она плечами.