Я – легенда

Матесон Ричард

И все же могла не привыкнуть. Что толку сейчас сомневаться или не сомневаться – она же согласилась проверить кровь. Есть ли смысл ее опасаться? Ерунда, это просто мои заскоки, – подумал он. – Я слишком долго оставался наедине сам с собой. Мне никогда уже ни во что не поверить, если это нельзя разглядеть в микроскоп. Снова торжествует наследственность, и снова я только лишь сын своего отца, грызи его черви.

Стоя в темной кухне, Роберт Нэвилль пытался подколупнуть ногтем обертку на горлышке бутылки – и

подглядывал в гостиную, где сидела Руфь.

Он внимательно разглядывал ее – складки ткани, спадающие вдоль тела, чуть намеченную выпуклость груди, икры и лодыжки, бронзовые от загара, и торчащие из-под халата узенькие гладкие коленки. Ее девичье тело определенно отрицало наличие двух детей. И что самое странное, подумал он, что он не чувствовал к ней никакого физического влечения. Если бы она пришла два года назад или немного позже, возможно, что он изнасиловал бы ее. Были такие ужасные дни. Были у него такие моменты, когда он в попытках найти выход своей жажде решался на невообразимое, и жил с этим в себе, доходя почти до безумия. Но затем он взялся за эксперименты. Бросил курить, перестал срываться в запои.

Медленно и вдумчиво он занял себя исследованиями, и результат оказался поразительным: сексуальность безумствующей плоти утихла, почти что растворилась. Исцеление монаха, – думал он. Так и должно быть, иначе никакой нормальный человек не смог бы исключить секс из своей жизни – а были занятия, которые требовали этого.

И теперь, почти ничего не ощущая, он был счастлив. Разве что где-то в глубине, под каменным гнетом многолетнего воздержания, рождалось едва заметное, непривычное волнение. Он был даже доволен, что мог оставить его без внимания. В особенности потому, что не было уверенности в том, что Руфь – тот напарник, о котором он мечтал. Как не было уверенности в том, что ей можно будет сохранить жизнь дольше завтрашнего утра. Лечить?

Вылечить – маловероятно.

Он вернулся в гостиную с откупоренной бутылкой. Она сдержанно улыбнулась ему, когда он добавил ей в бокал вина.

– Чудесный плакат, – сказала она. – Она мне нравится все больше и больше. Если пристально вглядеться в него, то словно оказываешься в лесу.

Он хмыкнул.

– Должно быть, это стоило большого труда, так наладить все в доме, – сказала она.

– Что говорить, – сказал он. – Да вы и сами через все это прошли.

– У нас не было ничего подобного, – сказала она. – Наш дом был совсем маленьким. И морозильник у нас был раза в два меньше.

– У вас должны были кончиться продукты, – сказал он, внимательно разглядывая ее.

– Замороженные, – поправила она. – Мы питались в основном консервами.

Он кивнул. Логично, нечего возразить. Но что-то не удовлетворяло его. Это было чисто интуитивное чувство, но что-то ему не нравилось.

– А как с водой? – наконец спросил он. Она молча изучала его некоторое время.

– Ты ведь не веришь ни единому моему слову, правда? – спросила она.

– Не в этом дело, – сказал он. – Просто

мне интересно, как вы жили.

– Твой голос тебя выдает, – сказала она. – Ты так долго жил один, что утратил всякую способность притворяться.

Он хмыкнул. Было такое ощущение, что она играет с ним, и он почувствовал себя неуютно. Но это же забавно, – возразил он себе. – Все может быть. Она – женщина, у нее свой взгляд на вещи. Может быть, она и права. Наверное, он и есть грубый, безнадежно испорченный отшельничеством брюзга. Ну и что?

– Расскажи мне про своего мужа, – резко сказал он.

Что-то промелькнуло в ее лице, словно тень воспоминания. Она подняла к губам бокал, наполненный темным вином.

– Не сейчас, – сказала она. – Пожалуйста. Он откинулся на спинку кресла, пытаясь проанализировать владевшее им неясное чувство неудовлетворенности. Все, что она говорила и делала, могло быть следствием того, через что она прошла; а могло быть и ложью.

Но зачем ей лгать? – спрашивал он себя. – Ведь утром он проверит ее кровь. Какой может быть прок с того, что она солжет ему сейчас, если утром, всего через несколько часов, он все равно узнает правду?

– Знаешь, – сказал он, пытаясь смягчить паузу. – Вот о чем я подумал. Если эту эпидемию пережили трое, то, может быть, где-то есть и еще?

– Ты полагаешь, это возможно? – спросила она.

– А почему нет? Наверное, по той или иной причине у людей мог сформироваться иммунитет, и тогда…

– Расскажи мне еще про этих микробов, – сказала она.

Он на мгновение задумался, аккуратно поставил бокал. Рассказать ей все? Или не стоит? А что, если она сбежит? И после смерти вернется, обладая всем тем знанием, которым он теперь обладал?

– Неохота пускаться в подробности, – сказал он. – Чертовски много всего.

– Ты перед этим что-то говорил про крест, – напомнила она. – Как ты до этого дошел? Ты уверен?

– Помнишь, я говорил тебе про Бена Кортмана? – он обрадовался возможности пересказать то, что она уже знала, не вскрывая новых пластов информации.

– Это тот человек, который… Он кивнул.

– Ага. Пойдем, – сказал он, поднимаясь. – Я сейчас его тебе покажу.

Она глядела в глазок, и он, стоя за ее спиной, почувствовал запах ее тела, запах ее волос и чуть-чуть отстранился. В этом что-то есть, – подумал он. – Мне не нравится этот запах. Как Гулливеру, вернувшемуся из страны лошадей, этот человеческий запах мне отвратителен.

– Тот, что стоит у фонарного столба, – сказал он.

Определив, о ком идет речь, она утвердительно кивнула. Затем сказала:

– Их здесь совсем мало. С чего бы это?

– Я их истребляю, – сказал он. – Но они не дают расслабиться. И всех никак не одолеть.

– Откуда там лампочка? – спросила она. – Я полагала, что вся электросеть разрушена.

– Она подключена к моему генератору специально для того, чтобы можно было за ними наблюдать.

– И они до сих пор не разбили ее?