Я люблю другого (Глубинное течение, Темный поток)
Шрифт:
Фенела расхохоталась.
– А не кажется ли тебе, что мы сами делаем из себя посмешище? Знаешь, мы и не заметили, как у нас с тобой развился настоящий комплекс на этой почве.
– Ну, не знаю… – пожала плечами My. – Мы же все равно не похожи на других людей. А как бы я хотела стать самой рядовой девчонкой, как все в нашей школе.
Ох, видела бы ты нашу директрису, когда чьи-нибудь мамаши являются в школу! Пускай они тупые уродины, но она прямо готова наизнанку вывернуться, чтобы им угодить, особенно знатным
– Милая моя, тебе ничего не остается, как выйти замуж за герцога, тогда все будут суетиться вокруг твоей особы, а ты только знай себе командуй!
– О, как бы это было здорово! Ой, Фенела, открыть тебе один секрет?
Однако что там собиралась поведать сестре My, навеки осталось тайной, ибо в этот момент снизу, из холла, раздался свирепый вопль Саймона:
– Фенела! Фенела!!!
– Что такое? – всполошилась Фенела, распахнув дверь и сбегая к нему.
– Дай бинт, йод или что-нибудь!
Он вытянул вперед руку, и дочь увидела на запястье глубокий порез, обильно кровоточащий.
– Что ты с собой сделал?! – изумилась она.
И, не дожидаясь ответа, бросилась наверх, в детскую, где в аптечке над раковиной Нэнни хранила все необходимое для первой медицинской помощи.
В один миг девушка схватила йод, ножницы, бинт и вату. Саймон внизу, в холле, ожидал ее возвращения.
– Пойдем лучше в туалет, – предложила дочь. – Вдруг рана грязная – я промою.
– Чистая она, не надо.
– Ну как это тебя только угораздило?!
– Это не меня. Это дьявол Илейн… Еле-еле удалось перехватить ее руку, а то всадила бы лезвие мне в самую грудь!
– Боже мой! – вскричала Фенела. – Да что с ней творится такое?! С чего бы это вдруг?!
Так, рассердилась на меня малость, – отвечал Саймон с обезоруживающей улыбкой. – Портретик ей не понравился…
– А что там такого плохого?
– Ничего там такого плохого нет. Просто не понравился, и все. Хотела исполосовать холст на куски, да я не дал – вот и повернула оружие против меня.
– Картина окончена?
– Практически да. Еще парочку часов – платье кое-где отделать, – и хватит.
– Что ж, я никому не позволю испортить картину, – с мрачной решимостью объявила Фенела. – Она моя, Саймон. Ведь ты же обещал, правда?
– Ну, тебе придется изрядно попотеть, чтобы заполучить ее: Илейн пойдет на все ради ее уничтожения, ни перед чем не остановится, даже если придется весь дом спалить…
– Да что ты там такое нарисовал?! – не выдержала Фенела.
Она закончила бинтовать его запястье и уже собралась было отнести все вещи наверх.
– Хочу посмотреть на нее.
– Тогда пошли.
Девушка догадывалась, что отец отколол какую-то шутку, немало его позабавившую, и скорее поспешила в мастерскую. Илейн нигде не было видно, зато картина стояла на мольберте – целая и невредимая. Фенела подошла к ней и буквально
Чем больше она смотрела, тем яснее понимала, что Саймон это задумал с самого начала: и дочь задавалась (в который уже раз!) мучительнейшим вопросом: что же за человек такой ее отец?!
– Ну, что скажешь? – спросил через плечо дочери Саймон.
Фенела перевела дух:
– Восхитительно… но, Саймон, как только тебе пришло в голову?!.
– Да так вот, ни с того ни с сего, вдруг и пришло, – невозмутимо ответил художник.
Фенела вдруг заметила, что отец ее счастлив до умопомрачения и крайне доволен собой: вылитый мальчишка, которому удалось ловко провести кого-нибудь!
Фенела подумала, что и в самом деле уж Илейн-то досталось не на шутку! И если Саймон хотел одержать над ней верх, то это ему несомненно удалось. Женщина сидела на картине почти спиной к зрителю, глядясь в створку трельяжа. Потрясающей красоты волосы рассыпались по плечам, червонное золото локонов особенно искусно перекликалось с золоченой рамой зеркал и купидонами, приподнимающими завитки резных лент над центральной частью.
Мягкий свет лился откуда-то из глубины картины, оттеняя стул и столик, высекая блики на округлостях ножек и старинной резьбе. Но что это все значило по сравнению с изображением лица женщины, смотрящейся в зеркало.
Она была красива, никто не стал бы этого отрицать, но увядающей, обреченной красотой…
Саймону, с его удивительным чутьем художника, удалось одновременно превознести красоту Илейн и – уничтожить ее!
Прентис написал свою подругу гораздо более привлекательной, чем она была на самом деле, а потом все испортил всего несколькими мазками кисти, после чего в выражении лица женщины явственно проступили страх и отчаяние.
Стоило только взглянуть на картину – и вы почти физически ощущали то же самое, что приходилось переживать Илейн, наблюдая, как исчезает ее красота, как старость, подобно тяжкому недугу, посягает на прелесть ее женской плоти.
Замечалось что-то глубоко усталое, пожилое в ссутулившемся, погрузневшем теле.
Никаких слов не хватит, чтобы описать, как Саймону удалось схватить и отразить на холсте в одном-единственном портрете целую трагедию уходящей юности, уходящей от женщины, для которой молодость и красота значили слишком много; тем не менее Саймону это блестяще удалось!
Казалось, еще чуть-чуть – и различишь крошечные морщинки, начинающие образовываться в уголках глаз, загрубевшую линию подбородка и шею, потерявшую свою упругую округлость. Да, это была картина, при виде которой не одна женщина вздрогнет от ужаса, однако в то же время это была картина, которая не могла не привлечь, не приковать внимания зрителя!