Я могу быть лучшей версией тебя
Шрифт:
ЧАСТЬ 2.
Глава 26. Социопат
Доктор Сьюз (прим.пер. — Dr.Seuss — американский детский писатель и мультипликатор, самый продаваемый детский писатель на английском языке)
— У меня рак, — сказала она.
— Рак чего?
— Матки, — как ни в чем не бывало произнесла она.
Позже я узнаю, что это все часть игры. Ее лицо представляло собой собрание
— Что ты об этом думаешь? — спрашиваю я. Можно было отделаться стандартной фразочкой вроде «мне очень жаль», но за ней следовали неуклюжие слова, неуклюжая тишина, быстра смена темы — или, наоборот, получалось их разговорить.
— Что есть, то есть. У всех рак. Рак — это как МакДоналдс всех болезней, он есть на каждом углу.
— Ты бесчувственная, — сказал я. Обычно люди либо отрицали это утверждение, либо соглашались.
— Наверно. А ты разве нет?
Я улыбнулся и покачал головой.
— Бесчувственность совсем не как МакДоналдс. Я предпочитаю чувствовать.
— Поздравляю, Доктор Сьюз. Чувствуй все свои чувства. Будь моим гостем.
— Тебя по-настоящему зовут Фиг или это сокращенное имя? — спросил я, уставившись на коктейль, который она мне только что сделала. Не моя жена, а незнакомка. Мир полнится добрыми самаритянами.
— Да, просто Фиг.
— Интересно.
— Да, однажды хорошо будет смотреться на памятнике.
Прежде чем я смог среагировать, она отбросила голову назад и разразилась горловым хохотом.
— Дариус — твое настоящее имя или просто аксессуар, чтобы казаться умнее? — спросила она, оправившись.
— Мое настоящее имя — Доктор Сьюз.
Она скорчила рожицу, и тогда я понял, что она либо пьяна, либо обкурена. Белки ее глаз были розового цвета. Глаза сумасшедшей, неспособные сфокусироваться.
— Мы все умрем, Доктор. Даже самые стойкие из нас.
Меня забавляло, что она уже дала мне прозвище, ведь мое имя само по себе необычное. Я прислонился спиной к забору и смотрел, как она садится на стул и расстегивает свои сандалии. На ней был весьма странный наряд — рождественский свитер, одетый на топ с низким вырезом и леггинсы. Когда она наклонилась, моему взору открылась верхняя часть ее маленькой груди в лифчике кремового цвета.
— Ноги ужасно болят, — объяснила она. Она встала, повернув голову в сторону, чтобы посмотреть на меня. Она была совсем мелкая. Таким девушкам каблуки нужны, чтобы стать нормального роста.
— Не суди мой рост, — съязвила она.
Я был впечатлен —
— Ты миниатюрная. Это не осуждение, а простое наблюдение.
Можно многое рассказать о человеческой психологии по любимым фильмам. Как следствие, таким был мой следующий вопрос. К тому времени, когда она закончила перечислять все, девчонки звали нас из дома и у меня не было времени на ответ. В ту же ночь я пересказал их Джолин.
— «Страх», «Рука, качающая колыбель» и «Одинокая белая женщина».
— Получается, ей нравятся триллеры, — заметила Джолин. — Нам обязательно сейчас об этом разговаривать? Я пьяная.
Она не была пьяной. Джолин никогда не напивалась. Ей было весело, но ей нравилось сохранять контроль над своими действиями.
— Или она психопатка и соотносит себя с ними, — бросил я.
Она закатила глаза.
— А может, это ты псих и все валишь на нее?
Я откинулся на подушки, положив руки под голову.
— По крайней мере сейчас я знаю, что ты меня слушаешь.
Я ухмыльнулся.
Джолин не купилась на всю эту психологическую абракадабру, как она ее называла. Каждый раз, когда она это говорила, мне казалось, что она не воспринимает меня всерьез. Забудьте о тех восьми годах, которые я провел, убиваясь над докторской, о диссертации размером в восемьдесят тысяч слов — все это лишь абракадабра. Было неважно, что я говорил, ведь если Джолин решала кого-то полюбить, весь здравый смысл вылетал в окно. Я был главным примером этому. Ни один человек из всех живущих не мог отговорить ее. Хорошее отношение к дебилам всегда заканчивалось по-дебильному, но она принимала людей без единого вопроса. В нашей абракадабре мы называем это попустительством.
Но вернемся к фильмам. Самым любимым фильмом моей жены был «Дом из песка и тумана» — депрессивное начало, депрессивный финал, и куча всего депрессивного в середине. С Джолин все было о действиях и их последствиях. Она видела людей эдакими сломанными поездами, сошедшими с рельс, с кучей вагонов и неспособных двигаться дальше. Не знаю, когда она решила стать проводником, но в этом ее заслуга — она помогает поездам снова встать на рельсы. Я уважал ее за это, но на этот раз мне казалось, что стоит ее предупредить.
— Она сказала мне, что у нее рак, — сказал я, пробежавшись пальцем по ее ключице.
— Что? Ты это серьезно?
Она резко села в кровати.
— Почему она мне ни слова не сказала? С ней все в порядке?
Я лег на спину и уставился в потолок.
— Не знаю. Почему она рассказала мне?
— Ты психотерапевт, у тебя аура особая.
Я рассмеялся. Ей нравился мой смех. Она снова легла и прижалась ко мне, целуя мою шею.