Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания

Велихов Евгений Павлович

А в тот исторический день, в марте, когда Политбюро обсуждало кандидатуру председателя похоронной комиссии, т. е. преемника Генсека, я стоял вместе с Николаем Ефимовичем Кручиной в пролёте лестницы между 4-м и 5-м этажами здания ЦК и ждал исхода заседания. Не помню, кто вышел и сказал: «Горбачёв». Я зашёл к нему в 5-й кабинет — кабинет И. В. Сталина — и поздравил, наверное, одним из первых. Было чувство великой надежды, короткий разговор о будущем. Началась новая эпоха.

Формально моё положение никак не изменилось, недопустимость прямых контактов с М. С., конечно, открыла новые возможности. Открылись и перспективы изменения системы. Напрямую я в политических дискуссиях не участвовал, хотя и был избран сначала в кандидаты, затем в члены ЦК КПСС и в составе т. н. «красной сотни» — в Верховный Совет. Когда у М. С. Горбачёва начались реальные проблемы, меня пригласили в Президентский Совет. Обычно это означало, что конец близок. Ни помощником, ни советником Генсеков или Президентов я никогда не был.

Ускорение, перестройка, гласность, демократизация были для меня прекрасными сюрпризами, и темп изменений был совершенно неожиданным. Внутренне я был к нему полностью готов, но реальной интеллектуальной подготовки и соответствующего

образовательного уровня у меня не было, воспитание в духе либерализма начала века и туманные идеи типа сахаровского соединения систем. Но был существенный жизненный опыт, не только мой, но и некоторого окружения, не только просто сотрудничества, а полного духовного единства в неформальном международном научном сообществе. Надо иметь в виду, что положение моё и моих друзей было весьма деликатным. Занятия оборонной тематикой, да ещё в Средмаше и Курчатовском институте, требовали строгого соблюдения секретности, внутренней убеждённости и дисциплины. Но положение моих иностранных коллег было аналогичным, и у меня в этой области не возникало ни моральных проблем, ни проблем с режимом. Другое дело в области идеологии, здесь раздвоение было реальным и неизбежным. От своих иностранных друзей я этого не скрывал, и они воспринимали все с пониманием. Так, например, мой большой друг и единомышленник отец Хезбург, ректор иезуитского Университета Нотр-Дам, в последний год перед пенсией избрал меня почётным доктором юриспруденции. Полным профаном в юриспруденции я как был, так и остался, а вот полным членом ЦК КПСС в это время был. Со мной были избраны Дэвид Рокфеллер, супруга Кинга, ВИП республиканцев в Конгрессе США Ал Симпсон (он и сейчас сенатор, воюет с американской бюрократией), Президент «Кока-колы», Папской Академии, Кембриджского университета, а в предыдущий год — Президент Р. Рейган. В Бога и К. Маркса я не верил и особенно этого не скрывал. А патриотом России был всегда, хотя отношусь к ней по-лермонтовски:

Люблю Отчизну я, но странною любовью! Не победит её рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой…

Таким образом, плывя по течению, я пытался использовать новые возможности для решения тех проблем, которые со своими единомышленниками считал важными для России.

Прежде всего, это промышленное развитие России, информатизация, то, что теперь называют инновационным развитием. У меня появился в новом отделении целый ряд талантливых коллег, и вместе с Володей Бетелиным мы запустили пилотный проект на ЗИЛе. Началось всё с внедрения лазерных технологий, где уже скоро возникли реальные серьёзные успехи, но следующий шаг был более принципиальным — внедрение компьютерного моделирования и проектирования. Приступили к созданию программного обеспечения, но выяснилось, что в СССР невозможно ни изготовить, ни приобрести соответствующий компьютерный парк. В. Б. Бетелин предложил разработать новый тип массовых компьютеров — т. н. «рабочих станций», которые только-только начали появляться в мире.

Владимир Борисович Бетелин, окончивший мехмат в МГУ, объединял в себе набор уникальных свойств учёного, инженера, менеджера и предпринимателя. На ЗИЛе же тогда директорствовал другой уникальный человек — П. Д. Бородин. В результате сотрудничества В. Б. Бетелина и команды П. Д. Бородина была создана уникальная советская рабочая станция БЕСТА, названная так по имени двух авторов проекта — БЕтелинСТАвицкий, и которая была, действительно, лучшей, а также научно-производственный комплекс, который пережил все пертурбации. ЗИЛ получил требуемые 300 станций. В это время советское машиностроение уже входило в штопор (конец 80-х), и завод все станции продал. Прибыль от продажи превысила прибыль от всей основной продукции. И можно было бы строить на этом бизнес, но это настолько не вписывалось в существующую производственно-финансовую модель, что новое начальство ЗИЛа со страху прикрыло всё производство. А П. Д. Бородина уже не было. Так движение, начавшись на Апрельском совещании в ЦК КПСС по модернизации промышленности и ускорению научно-технического прогресса, на первых порах складывалось блестяще, а окончилось, что очень характерно для горбачёвской перестройки, по Черномырдину: хотели как лучше, а получилось как всегда. Сейчас практически всё начинаем заново.

Второе важное для меня и моих дел событие 1985 года — поездка М. С. Горбачёва во Францию, его первый официальный выезд за рубеж как Генсека. Перед поездкой я предложил ему в качестве международного проекта выдвинуть проект совместной разработки и сооружения Международного экспериментального термоядерного реактора — Токамака. Как я уже писал, мы с США, Японией и Европой разрабатывали концепцию такого реактора уже с 1978 года, но дальше концепции в той политической обстановке пойти не могли. Теперь появился шанс. Надо сказать, что США, Япония и Европа в рамках «Версальских саммитов» начали аналогичный проект, но из-за внутренней конкуренции застряли (мы потом в процессе работы над проектом ИТЭР много раз столкнёмся с этими же подводными камнями). Когда перед самой поездкой в Париж я рассказал идею Майклу Робертсу при встрече в Вене в МАГАТЭ (он активно участвовал как в Версальских саммитах, так и в проекте ИНТОР), он мне твёрдо заявил, что ничего из этой затеи не получится. Но Горбачёв идею подхватил, взял меня с собой к Ф. Миттерану и Ж. Шираку, они её тоже поддержали и донесли до Р. Рейгана. Так начался уникальный по охвату участников проект — сегодня это США, Европа, Япония, Россия, Китай, Корея и Индия — более половины человечества.

В этом же году я отметил свой 50-летний юбилей, успев под занавес сухого горбачёвского закона. Юбилей отмечали в «Орлёнке». Накануне я вернулся из Афин, где был на встрече лидеров неприсоединившихся стран, подписавших декларацию о ядерном разоружении и прекращении испытаний ядерного оружия. Посетил и нашего посла Игоря Андропова. Привёз оттуда огромную бутылку «Метаксы», которая вместе со столь же огромной бутылкой 50-летнего коньяка из Еревана были основными достопримечательностями

юбилея. От М. С. Горбачёва я получил Золотую Звезду Героя Соцтруда, за дело или нет — не мне судить, но в быту она мне до сих пор помогает. В Политбюро не все были согласны с награждением, возражал Г. В. Романов. В связи с моим возросшим влиянием у меня стали появляться и влиятельные враги, начиная с Института и вплоть до самого верха, что вполне естественно.

Сразу же после назначения М. С. Горбачева Генсеком я попросил его ознакомиться с докладом о противоракетной обороне, подготовленным по поручению Д. Ф. Устинова. Мне кажется, что доклад интересен и сегодня, но пока я его не нашёл — он имеет по-прежнему гриф СС ОВ серия К. Наверное, сейчас его легче всего найти в США. Я надеюсь, что он повлиял на стратегию асимметричного ответа, объявленную М. С. Горбачёвым уже на саммите в Женеве. В СССР вокруг Комитета советских учёных и АН сложилась в это время активная группа, ядром которой стали Роальд Сагдеев (он был тогда директором Института космических исследований АН) и Андрей Кокошин (работавший тогда в Институте США и Канады) с соратниками. Мы сотрудничали с Федерацией американских учёных (Френк фон Хиппель — президент и Джерми Стоун — директор) и с Союзом обеспокоенных учёных. Джерми уже воспользовался нашим заявлением о СОИ во время дебатов в Конгрессе. Теперь мы решили провести совместно научное исследование по ПРО и оружию в космосе. Но вопрос был деликатным. С одной стороны, нас могли обвинить в разглашении секретной информации («продаже Родины»), что, конечно, и произошло и в СССР, и в США, причём примерно в одних и тех же выражениях. С другой стороны, совместную работу могли объявить просто переводом с английского, так как в США тогда много проще было написать и опубликовать такую работу. Поэтому мы решили её писать и публиковать независимо с главной целью — образование общественности, поскольку в СССР в печати информации практически не было, а в США валом валила обычная смесь военно-промышленной рекламы, шизофренической фантазии генерала Кигана и всяких борзописцев, до боли знакомая нам сегодня. Мы исходили из мысли, что физические законы в США и СССР одинаковы, и анализ основывали только на физике, не используя никакой секретной информации. Разрешение на публикацию в Главлите получили с великим трудом. Под занавес нас хотели обязать, чтобы при каждом выводе стояло замечание, что это мнение американских учёных!

Во время командировки в США на приёме в нашем посольстве делегации Национальной академии наук США я встретился с журналистом из «The Washington Post» Бобом Кайзером и предложил ему написать статью для страницы, которую он вёл. Он ответил, что ничего не получится по трём причинам: во-первых, статья нужна сегодня, а я пришлю её через год, во-вторых, нужна по-английски, а я напишу на плохом русском, в-третьих, и главное — я напишу для «Правды», а нужно для «Вашпоста». Я нагло ответил — завтра утром, по-английски, для «Вашпоста». Всю ночь мы трудились — я писал, а А. Кокошин с ребятами из посольства переводили. Утром отнесли Кайзеру. Ему понадобилось три месяца, чтобы получить согласие редакции на публикацию. Когда мы встретились с ним в следующий раз в Москве, он мне рассказал, какой скандал поднялся после публикации. В письмах в редакцию его обвиняли в продаже Родины и сравнивали его поступок с возможной публикацией статьи немецкого автора, отрицающего реальность создания радара накануне начала воздушной войны за Англию. Я всего лишь честно описал системные проблемы создания ПРО и оружия на новых физических принципах и технический уровень этих средств. В частности, писал: «если хотите попробовать сами, возьмите самый мощный современный лазер и систему наведения и пойдите на утиную охоту, попробуйте сбить утку»… Как мы жили в виртуальном мире мифов и фантазий, так и живём до сих пор. Атака на разум только набирает обороты.

Тогда же в «Вашпосте» я помог журналистке Флоре Льюис написать статью в поддержку создания Международного термоядерного реактора, эта статья помогла в Конгрессе и администрации начать проект ИТЭР.

В том же году в Академии наук мы начали новый неправительственный проект по доказательству возможности проверки соблюдения договора о прекращении подземных ядерных испытаний. В принципе все ведущие ядерные державы обязались в договоре по нераспространению ядерного оружия прекратить и испытания, но разработчики и производители ядерного оружия яростно сопротивлялись. В Женеве годами продолжались переговоры, но конца видно не было. Главный аргумент против договора придумал Эдвард Теллер — явление т. н. «декаплинга». По его идее, если ядерный заряд взорвать в специальной полости, то энергия, передающаяся продуктами взрыва в распространяющуюся наружу акустическую волну, может быть настолько уменьшена, что существующими геофизическими приборами-сейсмографами не удастся зафиксировать факт взрыва. К этому аргументу добавлялся спор о соблюдении договора об ограничении подземных взрывов величиной в 150 килотонн. Американцы утверждали, что при наших испытаниях в Семипалатинске мы вдвое превышаем порог. Так и стояли несколько лет, упёршись рогами друг в друга.

Как я уже писал, на встрече академических учёных мы признали важность прекращения испытаний. В США многие политики и общественные деятели, в частности Эдвард Кеннеди в Конгрессе, поддерживал эту идею. Её поддерживала и организация «Врачи за ядерное разоружение», которую возглавляли Евгений Чазов и известный американский кардиолог Бёрни Лаун. Они пригласили меня на конференцию в Голландию, где обсуждалась проблема советско-американского противостояния, и мы пришли к выводу, что существует мощный союз между американским милитаризмом и советской суперсекретностью, очень эффективная синергия. Чтобы остановить спираль гонки ядерных вооружений, нужно разрушить этот союз. Отсюда и пошла идея развития военной гласности и разумной прозрачности, которую я доносил до М. С. Горбачёва, пользуясь поддержкой С. Ф. Ахромеева и Г. М. Корниенко. На встрече в Копенгагене на юбилее Н. Бора я уже с согласия М. С. Горбачёва предложил создать неправительственную сеть сейсмографов для демонстрации реальных возможностей проверки. Эта идея была поддержана международной организацией «Парламентарии за мировой порядок» во главе с О. Гримссоном (сейчас — Президент Исландии), а затем и экологической американской организацией «Совет по защите природных ресурсов».