Я — начальник, ты — дурак
Шрифт:
— Генерал и сиссимус.
— Читай еще раз. По буквам!
— Ох ты, идриттвою! Как же я так махнул! Генерал и ссимус! А я прочитал «сиссимус»! Надо же! Теперь во веки веков не забуду: генерал и ссимус всех времен и народов! Надо же было так махнуть!
Полковник махнул рукой и поставил диагноз:
— Дурак ты, больше никто. Иди!
В тот же день Коробов из списков партийного актива вылетел навсегда. А товарищи, здороваясь с ним, предварительно оглянувшись по сторонам, говорили:
— Эй, сиссимус всех времен и народов, как у нас жизнь?
Майор
— Иван, здорово! Как это ты так быстро сделал карьеру?
— За счет верной стратегии.
— А я по-твоему, не стратег?
— Давай проверим. Как ты оцениваешь генерала армии Кобца?
— Да он же всем известный ворюга!
— Вот видишь, а я ему все время говорил, что у него неповторимый талант организатора.
ТАКИХ В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИЛОСЬ
По служебным делам в Южной группе войск я посетил небольшой венгерский городок Мор, славившийся своим вином «мориэзерйо». Если перевести название на русский, то он будет звучать как «мОрское тысячу хорошо». Не «морское» с ударением на последнем «о», а «морское» с упором на «о» первое. Но я об этом прекрасном вине тогда еще не знал, и прибыл в Мор лишь потому, что там стоял зенитный полк одной из дивизий Южной группы войск.
На контрольно-пропускной пункт, откуда в штаб о прибытии корреспондента сообщил дежурный, прибыл заместитель командира по политчасти. Как положено отдал честь, представился, и посмотрел на меня с удивлением.
— Товарищ майор, я Арутюнов, неужели не помните?
Ответить честно на такой вопрос, особенно если человека не узнаешь, всегда кажется неудобным, но я Арутюнова не помнил и не мог представить, где пересекались наши пути. Ответил уклончиво:
— Простите…
— Пятьдесят первый год. Чита. Курсы политсостава… Арутюнов. Вы же тогда меня спасли…
Тут в самый раз было бы войти в образ человеколюбивого благодетеля и ахнуть:
— Ах, как же! Помню!
Но я искренне не мог ничего воскресить в памяти.
— Как же так, — почти обиделся майор, — неужели забыли случай с выборами и лектором?!
Тут же все вдруг встало на места.
Зимой пятьдесят первого года я учился на курсах политсостава в Чите. На одном из потоков был избран секретарем партийной организации. Время учебы совпало с подготовкой к очередным выборам в органы власти, и об этот населению на каждом шагу напоминали плакаты, предвыборные листовки с портретами и биографиями кандидатов, и всюду, где только можно, появлялись настырные агитаторы и степенные лекторы из обществ, которые несли в массы свет политических знаний.
Два слушателя курсов, лейтенанты Арутюнов и еще один, чью фамилию я давно забыл, получили увольнение и пошли в кино. Что уж там шло в кинотеатре «Забайкалец» вспомнить сейчас трудно, но перед началом сеанса перед собравшимися появился лектор, чтобы объяснить им широкие права членов социалистического общества. Он поднялся на сцену, занял место на трибуне перед экраном и заговорил.
Лектор был невелик ростом, сизонос и лыс. Людей такого
— Засел как в танке, — сказал Арутюнов приятелю. — Теперь и гранатой не выбьешь. Будет бубнить до скончания века.
Офицеры взглянули на часы и поняли, что если лектор протреплется еще минут пятнадцать-двадцать, объясняя преимущества социалистической избирательной системы, то кино до конца они не досмотрят: кончится срок увольнения, а им к отбою надо вернуться в казарму.
Решение созрело быстро.
— Попросим? — предложил Арутюнов.
— Железно, — согласился приятель.
Два офицера разом встали со своих мест, спотыкаясь о ноги зрителей, сидевших в одном ряду с ними, выбрались в центральный проход. Прошли по нему к сцене. Поднялись на нее. Лейтенант подошел к стулу, на котором висела одежда лектора. Взял в руки его пальто и шапку.
Тем временем Арутюнов подошел к трибуне, подхватил лектора под мышки, приподнял и выставил из уютного убежища наружу. Положил обе руки на борта трибуны. Оглядел зал и произнес короткую, но пламенную речь.
— Нечего нас за советскую власть агитировать, товарищи. Верно?
Зал одобрительно загудел. Лекции перед киносеансами в период предвыборной кампании уже заколебали всех. Ко всему неожиданное шоу развевало скуку, которую лектор сумел нагнать на тех, кто нетерпеливо ждал «кина».
— Призываю вас, товарищи, — продолжал Арутюнов, — в день выборов дружно прийти к избирательным урнам и отдать голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных.
В зале оживленно зааплодировали.
— Механик! — голос Аруюнова прозвучал с командирской властностью и так громко, чтобы его услышали в кинобудке. — Начинай!
Потом офицеры отдали лектору его пухлую папку с текстами докладов и лекций, нахлобучили на голову шапку, которая прикрыла плешь накосе боке, накинули на плечи пальто и подтолкнули к выходу.
— Шуруй, дед, и побыстрее. Ты свое дело сделал и всех нас сагитировал.
Лектор, подобрав полы пальто, засеменил к выходу. Свет в зале погас и в кинобудке застрекотал проектор. Зал одобрительно похлопал в ладоши, отмечая заслугу офицеров, ускоривших начало киносеанса. А те скромно сели с краю, заняв места у прохода.
Минут через десять, когда фильм уже шел, к Арутюнову подошла женщина и, нагнувшись к его уху, шепнула:
— Ребята, я директор кинотеатра. Вам надо быстренько уходить отсюда. Лектор позвонил в управление КГБ и сейчас сюда могут нагрянуть…
Хмелек в головах лейтенантов развеялся разом. Они зашевелились и разом встали.
— Не туда, — предупредила директорша. — За мной. Я вас выведу через сцену.
Втроем, стараясь как можно меньше шуметь, через пожарный выход они оставили зал. Морозный воздух улицы быстро привел лейтенантов в чувство. И осознание происшедшего заставило пойти на серьезный риск.