Я нарисую тебя
Шрифт:
– Что это? – спросила я у женщины. Продавец оказалась неожиданно опрятной в чистом сером переднике и темном шерстяном платье.
– Посыпать лицо, – показала женщина, водя рукой по лицу.
– А-а, пудра значит, – поняла я, – А нет у вас чего-нибудь для чистки зубов?
– А зачем? – удивилась женщина, улыбнувшись щербатым ртом. И правда, зачем, я помню, что в древние века зубы больше удаляли, чем чистили и лечили.
– Нужно, – ответила я, и рядом со мной откуда-то появился Брайн. Сердитый и красный как рак.
– Женщина, ты… – начал он и еще пуще запыхтел. Я пожала плечами и приняла от женщины странную
– Это чистить зубы, – хмыкнула она и протянула мне коробочку с серым порошком.
– И что тут? – с сомнением посмотрела я на странного цвета порошок.
– Уголь, яичная скорлупа и толченые травы, мята, – объяснила мне продавец.
– Еще один комплект, пожалуйста, – чуть не сказала я, заверните. Куплю и Лайону, пусть зубы чистит, – Купи, – обернулась я к Брайну и прям-таки услышала, как тот заскрежетал зубами, но достал свой кошель.
Еще через полчаса я приобрела пару панталон с кружевами по низу, тонкую хлопковую рубашку и меховой жилет. На ноги купила что-то похожее на довольно симпатичные ботинки и пару шерстяных носков грубой вязки. Также приобрела меховые тапочки, пол во всех замках только что не покрывался инеем от холода и несколько пар теплых чулок. Брайн видимо смирился со своей участью и ходил за мной с большим холщовым мешком, куда складывал все мои покупки. Приобрела маленькое зеркало, ну как зеркало, какая-то видимость моего лица в нем была, пару костяных гребней для волос и расческу.
Брайн все больше подталкивал меня к выходу и я, наконец, смирилась и пошла за ним, когда рядом раздался старческий голос, который пригвоздил меня к земле:
– Купи краску, – раздалось где-то за спиной – Всего пара медяков.
ГЛАВА 39. Выбор
Старик сидел на перевернутом ящике и перед ним стоял такой же, где выстроились пять маленьких горшочков, покрытых тонкой кожей и перевязанных бечевкой. Первой мыслью было кинуться к старику и расцеловать его в грязные щеки. Он был очень похож на моего старика из торгового центра, только с длинной до колен спутанной бородой и одет, как многие вокруг.
– Ты что мне в тот раз продал? – налетела я на бедного старче, который чуть не дал стрекача от меня,
– Какие такие краски? Не хочешь, не бери, – сразу нашелся с ответом старик, ехидно улыбаясь и усаживаясь опять на свой ящик.
– Нет уж, возьму, – сгребла я все пять горшочков в руки и снова посмотрела на него, – Это те же краски, что и в прошлый раз?
– Какие те? – лукаво ухмыльнулся старик, – Те, да не совсем.
– Хочешь сказать, я не вернусь обратно?
– Ничего не хочу сказать, берешь-бери и делай выбор, иди. Счастья тебе девонька, – сказал старик и будто растворился среди людей, на месте остались только ящики.
– Э, а кисти? – крикнула я в толпу, но того и след простыл, – Вот же, прыткий какой, – посетовала я, рассовывая по карманам горшочки. Надо сказать, что карманы в юбке были весьма удобны в этом плане, глубокие и можно было вместить все, что угодно, ну или почти все.
Я уже предвкушала, как вернусь в свою комнату на постоялом дворе и нарисую… А что я нарисую? Сюда я попала, нарисовав портрет Лайона,
– Пошли, – сказал он и снова повел меня мимо воняющей части рынка.
До постоялого двора мы дошли без приключений и сразу прошли в отведенные нам комнаты, где уже ждали две швеи и портной. Везде были разложены рулоны ткани в основном зеленого, синего и красного цвета. В углу комнаты сидел коренастый мужчина, который встал, когда мы вошли. Он держал в руках отрезки кожи, разной выделки и размеров.
– Моей жене нужно несколько платьев, – сказал Лайон, – Пара для повседневного ношения и два с отделкой, обувь, головной убор. Ты и ты идем за мной, – и оба мужчины подхватив свои рулоны ткани и кожи, вышли из комнаты. Я поглядела на женщин, которые настороженно рассматривали меня и мое бедное одеяние.
– Ну и что тут у вас носят? – задала я вопрос, подходя к рулонам ткани.
Женщины потянулись за мной и вскоре мы уже перебирали ткани, которые сильно отличались от материала в моей современности. Я даже забыла о красках у меня в карманах, когда разделась до рубашки, чтобы с меня сняли мерки. Ткани были явно не для бедных, здесь был бархат, атлас и пара рулонов с шелком, красного и голубого оттенка. Так же мне предложили кожаные пояса и один из тонких колец, похожего на золото металла. Мы выбрали ткани и отделку, обязательные крохотные бубенчики, что должны были крепиться к подолу и рукавам. Отложили ткань похожую на хлопчатобумажную, только грубее, для пары нижних рубашек и юбок.
Вся одежда шилась одной длины и состояла из нескольких слоев и нежелателен был белый цвет, так как считался самым бедным. Пришлось заменять его где розовым, где серым. К концу примерки я уже тихо озверела и меня спас Лайон, который вернулся в комнату с портными.
– Готовые платья есть? – спросил он одну из швей, и та кивнула, сжимаясь под сердитым взглядом графа, – Останешься тут на ночь, тебе дадут комнату, и перешьешь платье по меркам моей жены, – Лайон говорил строго, и женщина не смогла возразить. Швеи вышли из комнаты, портные тоже и наконец-то я упала на кровать, чувствуя, как вымотал этот нескончаемый день. Но затем, любопытство пересилило меня, и я повернулась на живот, рассматривая графа.
– Прибыл гонец от Вильгельма, – сердито сказал Лайон, усаживаясь в подобие кресла у зажженного камина, – Как только он так быстро узнал, что я в городе?
– И?
– Завтра мы перебираемся в замок, Вильгельму донесли, что я здесь, – ответил Лайон и это все? Вся информация?
Я встала и перебралась к Лайну на колени, кресло под нами крякнуло, но выдержало.
– Что происходит, Лайон, скажи мне, – обвила я руками его шею, касаясь непокорных кудрей. От него немного пахло потом и пылью. В дороге мы мало мылись, да и вообще я заметила, что люди здесь не приветствуют мытье, но Лайон каждый раз залезал в ледяные реки, что попадались нам по пути. Я так тоже следовала его примеру, стараясь умыться или немного освежиться, но лезть в ледяную воду, ну нет. Мой иммунитет и так визжал во всех клетках, посылая сигналы сос и выживая, как может. В такой антисанитарии, с едой непонятно из чего и всей этой грязи, я удивлялась, как еще жива.