Я не боюсь летать
Шрифт:
Я изучала Гейдельберг, как шпион, находила приметы Третьего рейха, которые намеренно не упоминались в туристических справочниках. Нашла место, где прежде стояла синагога, теперь сожженная. Научившись водить машину, смогла распространить исследования на более отдаленные уголки, где нашла заброшенную железнодорожную ветку и старый товарный вагон, по стенке которого было написано: «REICHSBAHN». На всех сверкающих новизной вагонах было написано: «BUNDESBAHN». Я чувствовала себя как те фанатичные израильтяне, которые выслеживают нацистов в Аргентине. Только я выслеживала собственное прошлое, мое собственное еврейство, в которое прежде не верила.
Думаю, больше всего меня выводило из себя то, как немцы изменили свою защитную окраску, как они говорили теперь о мире и гуманизме, как утверждали, что все до одного сражались на Восточном фронте. Меня бесило их лицемерие.
У Хорста Гюммеля имелся печатный бизнес, а размещался он в маленьком офисе в старом городе. На его столе высились кипы книг, бумаг и всякого мусора, и он вечно разговаривал по телефону или выкрикивал указания трем трясущимся от страха работающим на него Assistenten [90] . При пяти футах росту у него отросло изрядное брюшко, он носил сильные очки с желтоватыми стеклами, которые лишь подчеркивали синяки под глазами. Познакомившись с ним, Беннет стал его называть не иначе как гном. По большей части герр Гюммель неплохо говорил по-английски, но иногда делал ошибки, которые сводили на нет всю его предшествующую языковую резвость. Как-то раз, когда я сказала ему, что мне пора домой готовить обед Беннету, он сказал: «Если ваш Mann [91] голоден, то вы должны идти домой и приготовить его».
90
Помощникам (нем.).
91
Муж (нем.).
Гюммель печатал что угодно – от меню для ресторанов и рекламных брошюрок до информационного бюллетеня Клуба гейдельбергских офицерских жен – глянцевый четырехстраничный таблоид со множеством типографских ошибок и всякой брехней об офицерских женах с фотографиями армейских матрон в шляпках с цветочками, сиреневых корсетах и маленьких очках из горного хрусталя. Они вечно получали друг от друга награды за разного рода общественные деяния.
Ради собственного удовольствия Гюммель издавал еще и еженедельную брошюру под названием «Heidelberg Alt und Neu» [92] . Печатались там главным образом рекламные объявления ресторанов и отелей, расписания поездов, программы кинотеатров и все в таком роде. Но иногда Гюммель, который, будучи военным корреспондентом во время войны, освещал битву при Анцио [93] , писал передовицу, посвященную каким-нибудь городским проблемам, а изредка смеха ради брал интервью у какого-нибудь городского деятеля или гостя.
92
«Гейдельберг старый и новый» (нем.).
93
Одно из сражений Второй мировой войны в 50 км к югу от Рима.
После года охоты за нацистами в Гейдельберге и нескольких странных работ, что я поменяла, – все они способствовали усилению моей депрессии – я познакомилась с Гюммелем, который попросил меня стать его «американским редактором» и помочь ему завоевать новых англоязычных читателей для «Heidelberg Alt und Neu». Идея состояла в том, чтобы привлечь их колонкой, посвященной туристическим достопримечательностям, а потом продать изделия рекламодателей – фарфор Розенталя, фигурки Гюммеля (однофамильца, а не родственника), всякие приспособления для дома, местные вина и пиво. Я должна была еженедельно писать колонку за 25 дойчемарок, или семь долларов, а Гюммель брал на себя труд обеспечивать фотографии и переводить текст на немецкий для обложки. Я могла писать почти обо всем, что меня интересовало. О чем угодно. И я, конечно, согласилась на эту работу.
Поначалу писала на «безопасные» темы – руины замков, винные фестивали, исторические рестораны, всякую всячину об истории Гейдельберга и анекдоты о нем. Я пользовалась этой колонкой, чтобы учиться, я пользовалась ею, чтобы проникать в такие места, каких
Я узнала много интересного о городе, набралась всяких разговорных выражений, стала знаменитостью средней руки в городе и на армейских постах, сытно обедала в гейдельбергских ресторанах, которые были заинтересованы в рекламе. Но между сдержанными остроумными колонками о радостях Гейдельберга и моим истинным отношением к Германии существовала огромная диспропорция. Постепенно я смелела и смогла привести в некоторое хрупкое соответствие мои чувства и писанину. То, чему я научилась на этих колонках, предвосхищало уроки, которые я получила, занявшись «серьезным сочинительством». Начинала я как автор остроумный, поверхностный и нечестный. Постепенно стала смелее, перестала маскироваться. Колонка за колонкой я по частям снимала с себя маски: ироническую маску, маску остроумца, маску псевдоискушенности, маску безразличия.
В поисках призраков я обнаружила самый основательный из них – нацистский амфитеатр, расположившийся в горах над Гейдельбергом. Поездки туда стали для меня настоящим наваждением. Никто в Гейдельберге, казалось, не признавал существования этого места, отчего амфитеатр приобретал дополнительную притягательность. Может быть, он и существовал только у меня в голове. Я снова и снова возвращалась туда.
Построен он был в 1934–1935 годах Молодежным трудовым корпусом. Я могла себе представить их: светловолосые, голые по пояс, распевающие «Deutchland "uber Alles» – они поднимают глыбы розового песчаника в долине Неккара [94] , а розовощекие рейнские девы подносят им кружки с пивом цвета мочи. Амфитеатр располагался в центре Хайлигенберга, что означает Святая гора, где, по легенде, когда-то было святилище Одина. Я добиралась до амфитеатра, пересекая по мосту реку в направлении из старого города, ехала по широкой улице, ведущей на окраину, а потом наверх к Святой горе, следуя указателю к руинам базилики Святого Михаила. Этот амфитеатр самым подлым образом никак не рекламировался. Дорога вилась, поднимаясь вверх по лесу, солнечный свет проникал сквозь кроны черно-зеленых сосен, и я становилась Гретель в пыхтящем, недовольном «фольксвагене», только никто следом за мной не рассыпал хлебных крошек [95] .
94
Неккар – приток Рейна.
95
Отсылка к сказке братьев Гримм «Гензель и Гретель».
Я поднималась все выше в горы, думая о жестоких немецких сказках про маленьких испуганных девочек в темной чаще, а двигатель начинал глохнуть на третьей передаче. Боясь скатиться вниз по горе, я включала вторую, но двигатель опять глох. В конечном счете приходилось подниматься с черепашьей скоростью на первой.
На вершине Хайлигенберга располагалась небольшая башня, построенная из красного песчаника, на вершину которой вели затертые, поросшие мхом ступеньки. Я пробиралась наверх по скользкой лестнице, чтобы оттуда окинуть взглядом город, и видела отливающую серебром реку, пестрый лес, розоватую громаду замка. Почему хроникеры Третьего рейха говорят о Германии все, кроме того, что она красива? Может быть, им претила эта нравственная двусмысленность? Красота пейзажа и уродство людей. По силам ли нам такая ирония?
Спустившись с башни, я уходила в лес мимо ресторанчика под названием Waldschenke («лесная таверна») – летом здесь широкозадые бюргеры попивали пиво за столиками перед рестораном, а зимой – подогретое вино внутри. Там мне приходилось оставлять машину и идти дальше пешком по лесу, под ногами хрустели листья, наверху шелестели сосны, солнце едва проникало вниз. Поскольку ряды сидений врезаны в склон горы, входить в амфитеатр приходилось сверху. Внезапно у тебя под ногами оказывался театр – ряд за рядом поросших сорняками сидений, замусоренных битым стеклом, презервативами, конфетными обертками. В основании находился язык сцены, по краям которого стояли флагштоки для свастики и немецкого орла. По обеим сторонам входы для выступающих, где стояли охранники в коричневых рубашках.