Я не брошу тебя
Шрифт:
— Гуммо, втроем-то мы его замочим. Хотя мы собственно не втроем... Поэтому он здесь не появится. Он будет держать приоритет и поджаривать нас из-под зоны. Пока нам везет — у него, я понял, сейчас левый ландшафт. Поэтому тестит из неактива, по нашим трассам. И надеюсь, пока ближе не подойдет. Иначе мы с тобой бы уже сыграли в плазму.
— Поэтому валим? — Камбетэ вцепился в корень как будто тонул в болоте, судорожно перевел дух.
— Поэтому валим. Гуммо, ландшафт?
— Хреново. Лес плохой. Все видно.
— Здесь не лучше. Что, ты говорил, за капсулой?
—
— Нам снова везет.
— Он мне чуть голову, сука, не отстрелил.
— Гуммо, сюда.
— Ползу.
Наступила тишина. Ветер по-прежнему шелестел листьями; из леса доносились непонятные звуки — отдаленное глухое шуршание, которое, растворяясь в общей тиши, усыпляло и цепенило. Вдруг новый удар разбил гнетущую тишину. Белый клинок огня пронзил дерево, лес на миг осветился миллионом холодных искр. Дерево заскрипело, начало падать, но удержалось завесой листвы и веток. Рдеющее пятно остывало во мраке, шипя и потрескивая.
— Сука!
— Гуммо, к тебе это тоже относится.
— Он мне чуть...
— Он вышел в активную зону, Гуммо. Поэтому любая задница будет не «чуть», а в пепел. Ну!
Через три минуты Гуммо, наконец, возник из листьев, весь в мелких царапинах, белый и мокрый — от страха и сырости. Он также вцепился в корень, также судорожно перевел дух.
— Где ранец? — спросил Хайдег, оглядев Гуммо.
— Ранец? — Гуммо облизнул губы. — А хрен его знает.
— Ползешь обратно и ищешь ранец.
— В смысле?
— В прямом. Ползешь обратно, находишь ранец.
— Какой на хрен ранец? — закричал Гуммо. — Ты спятил, дурак?
— Не орать. Где ты его отцепил? У девочек?
— Откуда я знаю?! Он мне чуть голову...
— Ползешь обратно, находишь ранец.
— Какой ранец?! Он мне чуть... — Гуммо облизнул губы, огляделся.
— И быстрее. Он ближе.
— Хайде...
— Вперед. Карабин бросил. Я, так и быть, присмотрю.
Гуммо тоскливо огляделся, выпустил из дрожащей руки ствол, перевел дух, помешкал, нырнул в листья.
— Где-то здесь... — сообщил наконец Гуммо. — Ай! Сука!
— В чем дело? Порезался?
— Не-е-ет... Рукой попал... Тут эта, мертвая... Дьявол! Да что же такое...
— Страшно? — хихикнул Камбетэ.
— Кам, я убью тебя, сволочь!
— Молчу, молчу...
— Нашел! Нашел...
— Назад, быстро. Быстро, он уже рядом! Ну!
— Сейчас...
— Задницу не высовывай, хи-хи-хи.
— Сейчас я вернусь и оторву тебе хрен, гнусная сука.
— Да, только вернись сначала. Там через мертвеньких надо переползать. А это тебе не у своих...
— Хайде, я его...
— Кам, заткнулся, — приказал Хайдег жестко. — Гуммо тоже. Отрывать хрен будешь на базе. Если доберемся. В чем я уже сомневаюсь.
— Ладно, Кам, ладно. Но на базе я с тобой разберусь.
Наконец Гуммо, еще бледнее и мокрее, покрытый еще большей сетью царапин, появился снова. Он вцепился в корень, выудил из листьев ранец, привалил к дереву. Хайдег усмехнулся.
Затем он подполз под низкую ветку, сбросил на нос стереомат. Высунул голову из-за корня, стал осматривать лес на противоположной
— Да, он один — все трассы из точки... И держит рельеф как в учебнике. Я бы вам рассказал что к чему, чтобы вы поучились. Только что толку... Если у вас в голове не мозги, а что там бывает в яйцах. Даже если он один, он — Особый. А что такое Особые — никому объяснять не надо, — Хайдег повернулся и усмехнулся. — Мы — беглые каторжники. Значит, мы просто бежим. И больше ничего не делаем. И если все будет по плану, успеваем как раз к кислоте.
— А если не будет? — хмыкнул Камбетэ.
— Значит, не успеваем. А если не успеваем, — Хайдег навел стереомат на обгоревшую капсулу, — значит, не успеваем. Потому что здесь не останется ничего, кроме живых деревьев. Даже этой железки.
* * *
III
Дальше лежать было невозможно. Дышать было нечем, вонь душила, листья кололи больно и горячо. Когда раздался последний выстрел, Леро терпела сколько могла, но вот терпение кончилось. Она подняла голову из зловонной массы, задышала жадно и глубоко. Вязкий тяжелый воздух показался сейчас свежим и обжигающим, будто дома в горах.
Было тихо. Лес по-прежнему шуршал листьями, все так же в непонятной дали шумели непонятные твари. Временами проносился ветер, трогал вершины леса — тогда стеклянное шуршанье листьев сыпалось сверху в затхлую тишину у корней. Леро посмотрела в небо.
— Ой, звезды... Такие странные...
Она огляделась. Огромные звезды, мерцающие туманности, чужие и непонятные, светили ярко, все было видно. Капсула — люк разворочен, мерцающий в серебряном свете дым, что внутри — не разобрать, но все черное — страшно. На месте костра — ворох пепла, воняет на всю поляну. Два дерева — полупрозрачные призраки над поляной — вот оно, ближнее. Острая бритва коры, сплошные ужасные чешуины-иглы. Леро содрогнулась.
Она подползла к дереву. Осторожно, стараясь не изрезаться еще больше, выбралась на толстую руку корня, подальше от вонючих листьев. Закрыла глаза. Долго лежала, дышала глубоко и сладко, пока наконец от вони все-таки не затошнило. Села, вцепилась пальцами в узел на бедрах.
— Повезло дуре... Ой, как горит все... А даже аптечки нет, — она посмотрела на изуродованную капсулу. — Дураки. И получили как дураки.
Она вытерла слезы, снова вцепилась в узел.
— И что теперь делать? И вообще, зачем было прятаться? Куда мне теперь?
Она отпустила узел, огляделась, заплакала. Потом, стараясь не порезаться сильно, отломала кусок коры и стала терзать трос. Трос был не то что шнур от комплекта, которым косоглазый придурок обвязал ей голову, — Леро терзала волокна целую вечность. Но кора была тверже — как острый на сколе камень, под острым углом острей отточенного ножа. Порезав другую руку, она, наконец, перепилила трос, поднялась на колени, чуть не упала, схватилась за корень. Вскрикнула — зацепилась порезанным местом.