Я не играю
Шрифт:
– Я ушёл с последних двух уроков. Чтобы прибраться и заскочить в магаз.
– Максим!
– Что? Я уже начал догонять программу! Меньше сижу за играми и читаю книги. Учёбу поправлю, не переживай. Но я не позволю какой-то тётке отобрать у тебя опеку.
Волна гордости, смешанная с горечью и раздражением, прокатилась по мне от макушки до пяток. Я разжала непроизвольно сжатые кулаки и тряхнула кистями.
– Тебя не отправят в детский дом, не переживай. Я этого не допущу.
– Да я не за себя переживаю. Как же ты без меня будешь жить? Тебе нужен мужчина, и я буду рядом,
Несмотря на явную издёвку, я коротко улыбнулась.
– Хорошо, мужчина. Рубашку переодень только, а то твоя белая накрахмаленная рубашка превратит эту встречу в театральную постановку.
Максим поправил манжеты рубашки, купленной и надёванной единожды, на первое сентября и с важным видом прошёл в свою комнату. А оттуда уже вернулся в чёрной майке с причудливой надписью. Если глянуть мельком – мешанина, но если приглядеться повнимательнее ломаные линии складывались в отчётливую надпись «fuck off».
– Максим!
– Ты просила переодеться, я переоделся. Что тебе опять не нравится?
Я не успела открыть рот, чтобы объяснить племяннику, что глупые надписи на майках не помогут, а только разозлят соцработника, но не успела. В дверь требовательно позвонили.
Наставив на Максима нож, в красных разводах от вишнёвого пирога, я предупредила:
– Веди себя прилично!
Он закатил глаза и пошёл открывать дверь. Противная нервная дрожь всё никак не могла улечься. Мне хотелось плакать от несправедливости обвинений. А ещё, хотелось посмотреть в глаза тому, кто это написал.
Сотрудница опеки оказалась женщиной средних лет. Я представляла её противной тёткой, в старомодном наряде и с химией на голове. Но нет, на ней была простая черная юбка-карандаш, голубая блузка и стильная, короткая стрижка пикси.
– Добрый день, Максим. Твоя тётя дома?
– Конечно! – я выбежала из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем. – Мы вас ждали. Чай будете?
Она вежливо улыбнулась и кивнула. Уже сидя за столом, Юлия Владимировна пояснила цель своего визита.
– Мария Алексеевна, как вам уже сообщила моя коллега, на вас поступило заявление о неисполнении вами ваших обязанностей как опекуна несовершеннолетнего. Я обязана проверить условия проживания Максима и побеседовать с ним наедине. Вы понимаете?
– Да. – я кивнула.
– Также мы запросили документы участкового и из школы.
Я вздрогнула и посмотрела на неё. Пристальный взгляд напомнил мне цель этой встречи.
– Тогда я должна вам всё рассказать, не хочу, чтобы вы узнали о ситуации от других.
Проверяющая понимающе кивнула. Пока я рассказывала о нападении на Максима и бездействии классной руководительницы, Юлия Владимировна размешивала сахар в чае и внимательно наблюдала то за мной, то за Максимом.
Он сгорбился и потупился, вся язвительность, и задиристость словно выцвела. Остался только побитый жизнью подросток, чью судьбу будет решать система. Я, не отрываясь от рассказа, взяла его за руку и сжала её. Максиму сейчас нужна была поддержка не меньше, чем мне. А, может, даже больше. Обычно он не позволял проявлять к нему «все эти телячьи нежности», но теперь ответил на пожатие
– Поймите, Юлия Владимировна, мы с Максимом семья. И я сделаю всё, чтобы мы остались вместе. Возможно, мне не хватает жизненного опыта для воспитания подростка, но я уверенна, Максиму со мной будет лучше, чем с незнакомыми людьми.
– Хорошо, что вы сами всё рассказали. В заявлении упоминается о нападениях, и мы обязательно будем следить за ходом расследования. Также мы знаем, что вы пытаетесь дать Максиму всестороннее развитие и общение с наставником мужчиной. А теперь давайте проведём осмотр.
Она попросила Максима показать его комнату, а я так и осталась сидеть за столом. Сейчас нельзя отвлекаться, но мысль пробившая брешь, в моём напускном спокойствие жалила сознание. О нападениях и моей работе знали многие, но о том, что Максим теперь ходит на секцию знал только один человек. И этот же человек утешал меня сегодня, качая в объятиях! Каким же лицемерием нужно обладать, чтобы сначала сдать меня опеке, а потом совершенно спокойно успокаивать. Или в этом и был изначальный план? Втереться в доверие, расположить к себе, влюбить? Он просто не знает, что я, дура, уже влюбилась в него.
Осмотр закончился. И Юлия Владимировна заверила, что не нашла никаких отклонений.
– Вы просто не заглядывали к нему под кровать, и не видели слой пыли, лежащий там. – отшутилась я – Юлия Владимировна, скажите, заявление написал мужчина?
Возможно, она не видела, кто писал, но читала заявление, а по словам можно понять мужчина это был или женщина.
– Я не могу разглашать данные.
– Я же не спрашиваю имя, пожалуйста! Это был мужчина?
Она не ответила, но пристально всмотрелась в моё лицо. Это заблуждение, что человек, пытаясь скрыть что-то, прячет взгляд, как правило, опытные люди смотрят прямо в лицо. На переносицу. Вот так же на меня посмотрела соцработница. Я извинилась за настойчивость и проводила её к двери.
– Ты знаешь, кто нас сдал? – прозвучало за спиной, как только я закрыла дверь.
– Догадываюсь.
Я вытащила телефон, но разблокировать его не получалось. Пальцы были влажными, и сенсор никак не хотел реагировать. После нескольких попыток я всё же ввела графический ключ и уставилась в телефон.
– Не делай глупостей, Маш. Он того не стоит. Давай фильм посмотрим, мороженое поедим.
– Хорошо. – я улыбнулась и убрала телефон.
Возможно, стоит и вправду немного остыть, прежде чем писать или звонить Демьяну. Но судьба не дала мне такого шанса.
«Спишь?»
Сообщение прилетело в самом конце фильма, Максим уже спал. Фильм оказался на редкость скучным и шаблонным.
«Нет»
«Можешь спуститься?»
Я выглянула в окно. Перед домом стоял автомобиль с включёнными фарами. Не делай глупостей, Марь! Чертыхнувшись, я пошла в свою комнату искать кофту.
На улице оглушительно стрекотали насекомые, звёзд не было, впрочем, как всегда в городе. Воздух, ещё не остывший после дневной жары, был душным и тяжёлым. Зря кофту взяла.