Я не искала любовь
Шрифт:
— Он не ухаживал за мной! — огрызаюсь я, покраснев от гнева. — Он приказал сделать ему минет, толкнул меня к стене и просунул руку мне между ног! Это не ухаживание! Если для вас это так, то у вас больное представление об ухаживании!
Я уже собираюсь встать, с твёрдым намерением послать всё к чертям, но Арон Ричмонд останавливает меня, ничего не делая, простым жестом и взглядом, более недовольным, чем мой.
— Я не говорил, что для меня это так, только то, что так будут утверждать адвокаты с его стороны. Чего вы ожидаете? Чтобы они заявляли, что счастливы быть опозоренными, потому что их малыш
Его прямой вопрос, лишённый акцента, словно он спрашивал, какая погода была в тот день, заставляет меня дрожать.
— Н… нет, — бормочу я, всё больше смущаясь.
— Что помешало изнасилованию?
Я нервно наматываю прядь волос, кусаю губы и проглатываю миллион пустых глотков.
— Вы должны сказать мне… Кстати, я не знаю вашего имени.
— Джейн.
— Итак, Джейн, мне нужно знать, что предотвратило насилие. Возможно, вы предпочитаете написать это для меня, если не можете произнести вслух?
— Нет, конечно, нет. Я не ребёнок.
— Итак? Кто-то пришёл?
— Нет.
— Вы себя как-то защищали?
— Да.
— Хотите, я позову свою коллегу и вы расскажите всё ей?
Мысль о Люсинде Рейес, с которой Арон флиртовал в лифте, усиливает мою тошноту до предела терпимости. Поэтому я беру себя в руки и продолжаю. В конце концов, он мой адвокат, а адвокат — это как врач или приходской священник, верно?
Правда в этом я вовсе не убеждена. Особенно если речь идёт об адвокате Ароне Ричмонде, который совсем не похож на адвоката, не говоря уже о враче или приходском священнике. Но не рассказать ему — значит поступить как маленькая испуганная девочка. С другой стороны, как можно обсуждать определённые детали с мужчиной… с таким мужчиной? Если бы он был как Натан, милым, понимающим и совершенно асексуальным, я бы справилась без проблем, но Арон меня смущает, и не с сегодняшнего дня.
Вот уже почти год Арон Ричмонд стал моей второй самой большой пугающей мечтой. Он не знает и никогда не узнает, но в каком-то смысле его существование сделало мои дни лучше. До сегодняшнего дня. Пока Арон не уставился на меня, уже в лифте, словно желая понять мой странный тип женщины. А теперь перешёл к такому спокойному профессионализму, который, я знаю, не скрывает никаких достойных намерений, только желание убрать меня со своего пути, после того как напугал неосторожными вопросами, выдаваемыми за щепетильные.
— Он… Он положил меня на стол в кабинете… его отца, — шепчу я, с трудом, словно каждое слово — зеркало, по которому я лезу ногтями. — Я не… не могла двигаться. Он собирался… собирался… сделать это, но потом заметил… Он понял, что у меня месячные. — Думаю, я стала того же цвета, что и вино. Не просто красная, а бордовая. Ощущаю сердце повсюду, оно стучит громче, чем мои собственные слова. — Он… он сказал, что я отвратная, а потом попытался засунуть его в… в мой рот. В азарте Джеймс не заметил, что я схватила со стола степлер. Я притворилась, что сдаюсь, просто чтобы заставить его думать, что выиграл, а потом ударила по… ну, вы поняли. Джеймс закричал
Несколько мгновений с непостижимым видом Арон оглядывает меня. Не потому, что его взгляд не выражает никаких эмоций, а потому, что их слишком много, и я не в состоянии расшифровать. Отвращение при одной только мысли о том, что какой-то мужчина мог захотеть прикоснуться ко мне, да ещё таким отвратительным и жестоким способом? Неверие и сарказм по поводу моей реакции? Мужская идентификация боли, которую испытал этот негодяй?
Чего точно там не вижу, так это сочувствия ко мне. Не замечаю я возмущения и солидарности. Да и как он мог? Ни один мужчина не сочувствует женщине, которая подверглась преследованиям или изнасилованию. Каждый, даже тот, кто выдаёт себя за прогрессивного и чувствительного человека, в глубине души считает, что данная женщина, будь она красива или уродлива, одета как монахиня или шлюха, сделала что-то, чтобы заслужить это. Арон, конечно, тоже так думает. Несколько мгновений он смотрит на меня, нахмурив брови.
— Вы проткнули его пенис? — наконец спрашивает он.
— Я не задерживалась, чтобы внимательно осмотреть точное место, куда его ранила… но полагаю, что… Думаю, да.
— Плохо, очень плохо.
— Я должна была позволить ему продолжить? — восклицаю, даже кричу я. — Нет, конечно, нет! Начинаю понимать, что вы имеете в виду. Могут сказать, что помимо того, что я шлюха и лгунья, я ещё причинила и серьёзный вред здоровью, и обвинить меня в преступлении?
— Что-то в этом роде. Сколько времени прошло с момента события?
— Пара недель.
— Почему вы сразу обо всём не сообщили?
— Потому что я боялась. Я просто хотела забыть. Потом мой сосед, который также является моим другом, убедил меня, что… что такой мужчина, как Джеймс Андерсон, безусловно, привык к насилию над женщинами. И если я не хочу делать это для себя, я должна сделать это для других. Ради всех, кто не сообщил о нём в прошлом из-за похожего страха, и тех, кого он может изнасиловать в будущем, если я не вмешаюсь. И поскольку я не… У меня не очень хорошие отношения с полицией… Я решила обратиться сюда.
— Почему у вас не очень хорошие отношения с полицией?
— Это неважно.
— Всё важно. Если у вас есть судимость, и вы имеете криминальное прошлое, если вы по какой-либо причине были в тюрьме, Андерсоны могут использовать это оружие против вас, выставив…
— Проституткой, лгуньей, жестокой и преступницей?
— Да.
— И если бы у меня были… приводы… должна ли я… Должна ли я рассказать? Даже если они не имеют никакого отношения к… с этим делом?
— У вас есть криминальное прошлое, Джейн Фейри?
Мне кажется, что за один час жизни я состарилась на целый век. Не могу. Мне жаль других женщин, которые подвергались или будут подвергаться насилию со стороны этого негодяя, но продолжить я не могу. Я была готова к процессу, была готова к боли, но не к таким испытаниям и не к такой боли. Мне невыносимо возвращаться в прошлое, вновь проживать каждый момент моей истории, и мне невыносима мысль о том, что Арон Ричмонд будет разглядывать её вместе со мной.
— Прошу прощения, что отняла у вас время, — заявляю я и встаю.