Я не люблю Пушкина (из Живого Журнала)
Шрифт:
Матушки у утят никакой нет и не было, но то, что их уже в два раза больше, чем папашки, уже страшно – я с детства боюсь геометрической прогрессии, с тех пор как прочитал про шахматы и зернышки.
Я вот недавно что подумал.
Что если взять различных нынешних творческих деятелей, то если мне сразу все понятно, не обязательно нравится, чтобы так уж обосраться, но понятно про что он поет-пишет-рассказывает – значит мы с ним примерно ровесники. А иногда еще и родились неподалеку друг от
Вот я помню, ходил по осени на спектакль Гришковца и не понимал – почему люди смеются, когда он рассказывает, как в детстве шел утром в школу? Ну понятно, почему я смеюсь – потому что Я ЗНАЮ. Я – оттуда же примерно, и из того же времени, и у меня есть в голове картинка про то, как спящие дети, замотанные в шубы-шарфы до полной неузнаваемости бредут в полной тьме по протоптанным в снегу примерно по пояс глубиной тропинкам, которые все ведут к этой поганой школе, которая сидит в самом центре как паук, и светятся сволочные ее желтые окна.
Но остальные-то люди, которые сидят в зале, этого не знают! Они представляют себе совсем другую школу в другом месте, и освещение не то, и время, и ветер у них в морду не дует с мелким таким сухим снегом, и они не знают, какое это счастье наступает, когда мороз ниже тридцати пяти и пурга, и это обозначает, что по радио отменили занятия с первого класса по седьмой и не нужно идти в школу, а нужно играть в хоккей и в хозяин-горы.
То есть происходит коммуникативная наебка.
И она происходит везде и всегда. Мы не знаем, как выглядел бал у губернатора, или кузнец вакула и чем воняли три мушкетера, ничего вообще не знаем, неправильно.
Это похоже на бутылочку Мэри Поппинс – кто-то пил из нее молоко, а кто-то пунш с ромом.
Ну или один видит в кляксе кошечку, а другой Марьиванну, стоящую раком.
Это недопустимо.
А еще мы забыли фантомаса.
Когда нам показывали, как из его машины выдвигались крылья и хвост и еще что-то, и она взлетала, мы тогда сразу же обсирались.
А когда появлялся комиссар Жюв, то мы все валились на пол и дрыгали ногами и ползали под креслом, потому что не уссаться было вообще невозможно.
А потом через много лет про Фантомаса сняли другой фильм, как будто бы тот же самый и артисты те же, только фильм специально очень тупой и скучный, и показали по телевизору, будто бы это тот самый фантомас.
Совершенно непонятно, нахуя им это было нужно.
Замерзшие комары все до единого набились в мою квартиру, сидят на потолке и стучат зубами – ждут, когда я лягу спать. А я колочу их за это свернутым пополам первым выпуском покемонов.
Вообще, я давно уже понял, что дарвин был Дурак и Пиздун – если бы естественный отбор действовал ну хоть чуть-чуть иногда, в мире давно бы уже появились бесшумные комары, тараканы, раскрашенные под божьих коровок, и крысы с пушистыми беличьими хвостами.
Сегодня ровно три года, как
Еще ни разу не пожалел, хотя приступы ностальгии, конечно, возникают: а вот пройти по Абрикосовой, свернуть на Виноградную. В городе Алма-Ата действительно есть такой район, где есть улица Грушевая, Вишневая, еще какие-то. Район называется Компот.
Но это такие, довольно ненастоящие все приступы.
Вчера пили пиво с [Евой], она так рада, что приехала в этот прекрасный город.
Я сказал ей что-то кислое, типа, а вот ты еще не видела, какой тут ноябрь. Но неубедительно сказал. Нормальный ноябрь, страшный конечно, но более подходящего места для встречи этого ноября во всей его ёбаной красе вряд ли где еще найдешь.
Во. Напоздравляли. Даже не знаю чего отвечать, как-то все неожиданно.
Еще мне подарили сотовый телефон, номер не скажу, потому что еще не умею на него отвечать. Пока никто не звонит, слава богу. Показали, как его отключают, это очень полезная в нем функция.
Петербуржская милиция наконец спохватилась и решила посадить меня в кутузку.
Ангел мой хранитель требовал, конечно, чтобы я поймал тачку, но меня задавила жаба менять тысячу рублей, тем более что метро было еще вполне открытое. А там значит уже стоит милиция, день кончается, а у нее еще вся ночь впереди и хочется ей тоже выпить напитков. А тут я иду очень целеустремленно прямо в сторону эскалатора, и если меня не остановить, то точно остановит какой-нибудь негодяй, потому что такого человека не остановить нельзя.
Но в этот раз милиция сильно просчиталась, потому что с прошлого раза, когда она меня останавливала, я уже научился без церемоний сразу доставать корки члена союза писателей и литфонда и трясти у нее под носом – да вы вообще понимаете, КОГО останавливаете?
«Что пишете?» – спросила интеллигентная петербуржская милиция, ощупывая меня со всех сторон. «Прозу, – сказал я, – очень короткую прозу. В основном про милицию». «А зачем так напились, Дмитрий Анатольевич?» – поинтересовалась милиция, запирая меня в обезьянник. «Для сбора жизненного материала», – сказал я, закинул ногу на ногу, достал мобилу и стал вспоминать, где у нее кнопки. «Э! Э! Куда?» – заволновалась милиция и стала отпирать обезьянник. «Куда-куда, – сказал я грубо. – В союз писателей. В литфонд».
Склонилась милиция кружком над столом, пошепталась и меня выпустила. Я ей на прощание пообещал написать в следующем своем произведении про нее что-нибудь лестное.
Все-таки хорошо быть писателем. Журналиста бы наверняка отпиздили.
И нихуя не отобрали даже – ни тысячу рублей из штанов, ни сто баксов от издательства, ни мобилу, да вообще ничего.
В общем, хорошо-то как.
Особенно хорошо, что книжки моей у меня с собой не было, а то хуй бы отпустили, сволочи.