Я не Монте-Кристо
Шрифт:
— Он попросил меня, Никита! Мы договорились, что я буду позировать для его фотосессии, а потом он будет позировать для меня.
— Пусть скажет спасибо, что я не разбил камеру о его поганую морду. Я и так сделал для него все, что мог.
Саломии стало смешно, Никита ревнует ее к Стивену? Она постаралась, чтобы это звучало примирительно:
— Никита, я же объяснила тебе, Стивен гей, я не смогла бы заинтересовать его даже если бы очень захотела.
Никита хотел что-то сказать в ответ, но передумал и потащил ее дальше. Саломия вновь принялась тормозить о песок:
— Да
— В номер.
— Но я не хочу в номер! — она изо всех сил уперлась ногами, не давая Никите сдвинуть ее с места. Он остановился, с минуту в упор разглядывал Саломию, а потом хрипло выдохнул и сказал негромко, глядя ей в глаза:
— Я хочу.
И она рухнула в эти глаза, утонула в их синеве, даже не пытаясь побарахтаться на поверхности, уцепиться хоть за что-нибуть, чтобы вынырнуть, опомниться, убежать… Кажется, она даже сказала «да», загипнотизированная его взглядом, но Никита никакого ответа и не ждал, вновь схватил ее за локти и потащил дальше. Больше Саломия не сопротивлялась.
В бунгало он ее практически втолкнул, на ходу срывая мокрое платье, а потом вдавил в стену, сжимая затылок и обжигая губами ее губы, кусая шею, как изголодавшийся хищник. Саломия сама протянула руки к поясу его джинсов, но пальцы путались, у нее не получалось их расстегнуть. Никита подхватил ее и поднял, продолжая вдавливать в стену, похожие на укусы поцелуи поползли вниз, и тогда она испугалась. Наверное, это не лучшее место для первого опыта?
Обхватила его лицо руками и поразилась, каким отсутствующим и мутным был взгляд практически черных глаз. Он ее вообще слышит? Легонько встряхнула для верности, взгляд стал более осмысленным.
— Никита, — шепнула она, — не здесь…
На удивление он услышал, кивнул и, продолжая удерживать ее на весу, пошел в спальню. Ей казалось, он сейчас швырнет ее на кровать и сам навалится сверху, но нет, и, коснувшись спиной прохладных простыней, Саломия сама притянула Никиту к себе. Он целовал ее все так же жадно и безудержно, она цеплялась то за плечи, то за спину, отвечала на поцелуи и сама его целовала. И все было так гармонично и правильно, как будто это не их первый раз, будто они хорошо знают друг друга, как… как давние любовники!
Вот только как теперь сказать Никите, что для нее это впервые? Да и услышит ли он ее? И нужно ли, чтобы он услышал… Саломия прекрасно помнила, как Никита отзывался о девственницах в разговоре с отцом, им сейчас так хорошо, а она своим признанием только все испортит. А если он узнает потом, какая уже будет разница? Саломия поняла одно, она не сможет ни с кем другим, не потому, что ее первым мужчиной должен был стать Никита, а потому, что это был любимый мужчина.
Нет, она ничего ему не скажет. Она так много читала, как это бывает, конечно, ей было интересно, очень много говорилось, что у всех проходит по-разному, иногда даже совсем безболезненно, и следов может не быть. В крайнем случае можно соврать, что у нее месячные, ведь Никита сам не знает, как это бывает…
Зато тяжесть его тела просто сводила с ума, его жесткие, рваные ласки будили совсем незнакомые ощущения, изнутри, из самых глубин поднималась
Саломия обняла впившегося в ее шею Никиту, лаская пальцами затылок, ее вдавило в постель, а потом тело пронзила такая острая боль, что она не смогла сдержаться и вскрикнула. Захотелось столкнуть с себя Никиту, но сильное мужское тело придавило так, что она едва могла дышать. Внутри жгло как раскаленным железом, и слезы потекли сами собой.
— Никита, пожалуйста, мне больно, — прошептала, но он не слышал, он был где-то в другом измерении, а достучаться туда она не могла. Чтобы не кричать, сжала зубами запястье и вцепилась в простынь. Это когда-то закончится, ей оставалось только ждать.
Он и не знал, что так бывает. То ли он слишком долго хотел ее, и оттого такой мучительно сладкой была победа, то ли его внутренний зверь учуял добычу, но стоило Никите коснуться Саломии, как его насквозь прошибло ударной волной. А когда она еще и оказалась в его руках, такая податливая и мягкая, желанная до одури, с соленой кожей и сладкими теплыми губами, он просто выпал из реальности.
Никита даже не помнил, как они очутились в спальне, лишь успел стянуть футболку и джинсы, а потом будто провалился куда-то, тот самый зверь, что прорывался все время сквозь заслоны, которые он так старательно строил, получил свободу, и теперь его было не остановить.
Кровь шумела в ушах, сердце ухало, все средоточие его теперь было в этой тонкой, хрупкой девушке, которую Никита подминал под себя жадно, грубо, он и хотел бы по-другому, но не мог. Показалось, что в начале Саломия вскрикнула, и отголосок запоздалого раскаяния промелькнул где-то на краю сознания. Надо было все же не гнать вперед, дать ей привыкнуть к себе, кто знает, что за недомерки были у девочки до него. Промелькнуло и растаяло, как и не было.
«Потом. Потом я буду нежным и всю тебя зацелую, а сейчас не могу, прости». Кажется, он это даже сказал вслух, хотя уверен не был, потому что и на миг не сумел бы оторваться от своей жены. Жены… От одного слова срывало крышу, предчувствия не обманули, Саломия — его жена! — оказалась горячей, чувствительной и очень нежной.
Когда она гладила его спину, по позвоночнику будто текли горячие струи, пальцы ласкали его затылок, она искала его губами, а когда не находила, целовала шею, грудь, плечи — куда могла дотянуться. И каждый раз он вздрагивал от ее прикосновений, будто это впервые, будто он первый раз с женщиной…
«С такой женщиной — да, впервые…».
…Никита осторожно опустился на локти и уперся мокрым лбом в плечо Саломии. Бешено колотилось сердце, грудная клетка вздымалась, руки подрагивали, еще один стон вырвался из груди, и Никита прижался губами к виску притихшей под ним девушки. Губы собрали соленую влагу — морская вода? Откуда, уже давно должна была высохнуть.
А потом понял, что что-то не так, ее пальцы не сминали затылок, не царапали спину, не впивались в плечи. Никита перекатился на бок — Саломия лежала, отвернувшись, закусив запястье, а второй рукой комкая простынь. Он провел ладонью по щеке — мокрая.