Я - не серийный убийца
Шрифт:
Брук громко расхохоталась, едва не уронив сосиску, а потом рассмеялась над собственной неловкостью.
— Они уже готовы? — спросил Итан, разглядывая свою сосиску.
Он уже в пятый раз ее вытаскивал, а она даже не успела зарумяниться.
— Похоже, — сказала Брук, глядя на свою и вставая. — Спасибо, Джон.
Я кивнул, глядя им вслед, — они направились к столу за булочкой и горчицей. Я увидел, как она улыбается, беря кетчуп из рук мистера Кроули, и монстр в моей голове встал на дыбы, рыча и обнажая клыки. Как он смеет прикасаться к ней? Видимо, мне надо приглядывать за Брук, чтобы с ней ничего не случилось. Я почувствовал, что готов зарычать, и заставил себя улыбнуться. Повернувшись к костру, увидел, что мама
Брук и Итан не вернулись к костру есть хот-доги, и тем вечером у меня больше не было случая поговорить с ней. Я видел, как она раздает горячий шоколад в одноразовых чашках, и надеялся, что принесет и мне. Но миссис Кроули ее опередила. Я выпил шоколад и выбросил чашку в костер, смотрел, как остатки шоколада чернеют на дереве, а чашка сворачивается и пузырится, а потом исчезает в углях. Вскоре после этого семья Брук покинула собрание.
Когда все сосиски были поджарены и люди начали расходиться, я скормил огню несколько больших чурок, сделав из них пирамиду ревущего огня. Это было прекрасно — так жарко, что красные и оранжевые языки превратились в ослепительные желтые и белые, настолько горячие, что толпа подалась назад, а я скинул куртку. Рядом с костром было тепло и светло, как в летний день, хотя был вечер в конце декабря. Я обошел костер, пошуровал в нем кочергой, посмеялся вместе с ним над тем, как он поедает дерево и уничтожает бумажные тарелки. Обычно костер трещит и щелкает, но на самом деле это говорит не огонь, а дерево. Чтобы услышать голос огня, нужно огромное пламя, как это, мощная топка, которая рычит, создавая собственную тягу. Я присел как можно ближе к огню и прислушался к его голосу — воющему шепоту радости и безумия.
На уроках биологии мы обсуждали определение жизни: чтобы ту или иную сущность отнести к живым существам, она должна есть, дышать, давать потомство и расти. Собаки отвечают этому определению, а камни — нет. Деревья отвечают, а пластмасса — нет. По этому определению огонь — бесконечно живое существо. Он поедает все: от дерева до плоти, выделяя отходы в виде пепла, он вдыхает воздух, как человек, забирает из него кислород, а производит угарный газ. Огонь растет, рождая новые огни, которые распространяются, производя свои собственные. Огонь пьет бензин, а выделяет золу, он сражается за территорию, любит и ненавидит. Иногда, глядя на людей, погруженных в свои ежедневные заботы, я думаю, что огонь живее нас — умнее, жарче, увереннее в себе и в том, что ему нужно. Огонь не успокаивается, не идет на компромиссы и не проходит мимо. Он действует.
Огонь существует.
— «Как дерзал он так парить?» [24] — произнес чей-то голос.
Я повернулся и увидел мистера Кроули — он сидел в нескольких футах от меня на складном стуле и вглядывался в огонь. Все остальные уже ушли, а я, слишком поглощенный огнем, не заметил этого.
Мистер Кроули казался каким-то отсутствующим и занятым своими мыслями. Он говорил не со мной, как мне сначала показалось, а с самим собой. А может быть, с огнем. Не сводя глаз с пламени, он заговорил снова:
24
Эта и следующие ниже строки — из знаменитого стихотворения Уильяма Блейка «Тигр» в переводе К. Бальмонта.
— «Кто посмел огонь схватить?»
— Что? — спросил я.
— Что? — повторил он, словно я разбудил его своим вопросом. — А, Джон, ты все еще здесь. Нет, ничего, это просто строки из одного стихотворения.
— Никогда его не слышал, — сказал я, снова поворачиваясь
Теперь он уменьшился и, хотя все еще оставался силен, уже не бушевал. Я должен был запаниковать, оказавшись поздним вечером один на один с демоном. Я тут же подумал, что он, вероятно, каким-то образом вычислил меня и теперь знает, что мне известна его тайна, что это я подложил письмо. Но его мысли явно витали где-то далеко, — несомненно что-то выбило его из колеи и заставило грустить. Возможно, на уме у него было это послание, но обо мне он не думал.
Более того, его мысли были заняты огнем, который манил, притягивал. Глядя, как он смотрит на огонь, я понял, что он любит его так же, как я. Поэтому он и заговорил — не потому, что подозревал меня, а потому, что мы оба были связаны с огнем, а значит, в некотором роде и друг с другом.
— Никогда не слышал? — удивился он. — И чему вас только учат в школе! Это же Уильям Блейк!
Я пожал плечами, а он заговорил снова:
— Я когда-то выучил его наизусть. «Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?»
— Кажется, я что-то такое слышал, — сказал я.
Уроки английской литературы никогда меня особенно не привлекали, но мне казалось, что стихотворение об огне я где-то слышал.
— Поэт спрашивает у тигра, кто его сотворил и как, — сказал Кроули, глубоко спрятав подбородок в воротник. — «Чей был молот, цепи чьи, чтоб скрепить мечты твои?»
Мне видны были только его глаза — черные впадины, в которых отражались пляшущие языки пламени.
— Он написал два таких стихотворения — «Ягненок» и «Тигр». Одно соткано из любви и нежности, а другое выковано из ужаса и смерти.
Кроули посмотрел на меня, взгляд у него был тяжелый.
— «В тот великий час, когда воззвала к звезде звезда, в час, как небо все зажглось влажным блеском звездных слез, — он, создание любя, улыбнулся ль на тебя? тот же ль он тебя создал, кто рожденье агнцу дал?»
Огонь шуршал и потрескивал. Наши тени танцевали по стене дома. Мистер Кроули снова смотрел на костер.
— Мне хочется думать, что творец у агнца и тигра был один, — сказал он. — Мне хочется так думать.
Деревья за костром отливали белизной, а еще дальше терялись в темноте. Воздух был недвижим и темен, а дым висел, как туман. Свет костра озарил сумерки, превзойдя в этом уличные фонари и стерев с небес звезды.
— Уже поздно, — сказал мистер Кроули, не двигаясь. — Беги-ка домой, а я посижу, пока угли не погаснут.
Я встал и, взяв кочергу, собрался было разгрести их, но он протянул трясущуюся руку, останавливая меня.
— Оставь как есть, — сказал он. — Я никогда не любил убивать огонь. Пусть горит.
Положив кочергу, я пошел на другую сторону улицы, к моему дому. Посмотрев из окна моей комнаты, я увидел его: он сидел все на том же месте, глядя в огонь.
Я видел, как он убил четырех человек. Видел, как он изымал их органы, отрывал собственную руку и на моих глазах превращался в нечто дьявольское. И несмотря на все это, его слова об огне в тот вечер задели меня сильнее, чем все, что он делал прежде.
Я снова спрашивал себя, знает ли он обо мне, а если знает, сколько времени ему понадобится, чтобы заткнуть мне рот, как Теду Раску. Во время собрания я был в безопасности — он не стал бы меня убивать при таком количестве свидетелей. Исчезни я с его двора, после того как меня там видели пятьдесят, а то и больше человек, это могло бы вызвать подозрения. Я решил, что ничего не смогу сделать. Если он ни о чем не догадывался, то мне нужно было воплощать в жизнь мой план, а если знал, то у меня почти не было средств его остановить. В любом случае я понимал, что мой план действует — записка его обеспокоила. И вероятно, очень сильно. Я должен продолжать оказывать на него давление, чтобы страх его рос, перешел в ужас, — и тогда я смогу им управлять.