Я не верю в анархию (Сборник статей)
Шрифт:
Дальше — не совсем напрямую, а как-то через Шукшина — очарованный смертник Башлачев, не пожалевший себя и своих невообразимых стихов, чтобы дать — да не каким попало, а именно русским, более всех в том нуждавшимся — понятие о саморазрушении личности и об утере гармонии как о величайшем триумфе творчества.
Кажется, принято считать Янку не то ученицей, не то наследницей, не то "бабьей песней" Башлачева. По-моему, это слегка для ее памяти уничижительно — ибо при ближайшем рассмотрении все «отражения» и "параллельные места" оказываются фальшивыми. Исторические корни ее поэзии, видимо, те же, что и у Башлачева, но совсем свой генезис, совсем особый
Этих двух гениальных русских поэтов роднит не стилистика и не техника, а прежде всего то, что они не написали ничего лишнего.
Зато в избытке лишних стихов у другого якобы панка, якобы анархиста, якобы черт знает кого еще, а в действительности гениального русского поэта Егора Летова.
Что-то вроде бы как я слишком увлекся всякими шокирующими читателя заявлениями. Ну, в самом деле, кому из летовских фэнов (черт бы побрал этот навязчивый жаргон) пришло бы в голову, что их кумир (какое мерзкое слово!) — не волосатое пугало для добропорядочных обывателей, не какой- нибудь ошалелый ниспровергатель устоев, не рок-лицедей, откалывающий коленца на самых предосудительных сценах, а русский поэт, место которого мало что в одном ряду с Башлачевым, Ревякиным и Янкой, но также и с Высоцким, Кузьминым, Лермонтовым? Аргументация?
Никакой. Общественному мнению угодно было узаконить время в качестве единственного судьи для произведений искусства. Эта выдумка, ей-богу, очаровательно, но судить — значит выбирать между разными точками зрения или, что плодотворнее, интегрировать их. Нельзя же допустить, чтобы пропало впустую такое суждение о Летове, раз оно существует. Поэтому гораздо важнее вовремя высказать это суждение, нежели утруждать себя и других доказательствами его справедливости. А то как бы не проморгать Летова, пока проходит необходимое для суда время. Башлачева вот проморгали.
Нас, российских граждан, никак нельзя упрекнуть в недостатке любви к отчизне, но вот какая неприятность: мы любим прежде всего причитать над ней и оплакивать ее, так же как и своих духовных вождей. Как любит родную землю новая культура?
А кого об этом спросить? На кого равняться? С кем согласовывать сове, кровное понятие о том, что такое Россия?
К тому же они и сами себя оплакивали заранее. "Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам". Могло ли в искусстве прошлого появиться что-либо столь же страшное, бытово-прозаическое и точное? Наверное, можно не отвечать.
Башлачева и Янку уже убили за то, что они гуляли по трамвайным рельсам. А ведь оба предупреждали: у Янки было «Домой», у Башлачева — «Ванюша». Первое — истерический вопль, осознание невыполнимости задачи, стремление, пусть ценой нескончаемого наказания, вернуться из "священного края изгнания" (Волошин — помните?) в то целое, из коего некогда была исторгнута (здесь — "изгнана") эта душа. Второе — начало и конец возвращенья домой. Уже не страшно — страшно, когда душа только вопиет к своему создателю, просясь обратно от непосильной тяжести возложенных на нее трудов. А когда "душа в загуле", когда "заносит тело" — страшно тем, кому неведомы ни сам «загул», ни те высокие цели, провал служения которым он знаменует. Непонятно и жутко — оттого и страшно.
Но это начало и конец. Как осуществляется переход от загула к"…и тихо встанет печаль немая, не понимая, зачем зарыли" — останется неизвестным: произведение завершается снежным и лунным полем, в котором не надо беспокоиться о гармонии, ибо последней уже не может не быть, и забота об этом теперь в надежных и недостижимых
Башлачев избавил себя и своего слушателя от самого страшного — от середины. Какова она?
"Двинулось тело кругами по комнате,без всяких усилий, само по себе…Закрылись кавычки, позабылись привычки…Прохудилась кожа, опустела рожа…Вода играет, воск плывет,дитя умирает — старичок поет…"Никакими цитатами не дать понятия об этом тому, кто этого не слышал. Приведу несколько отзывов моих друзей и знакомых. Один сказал, что, услыщь он это произведение в подходящую пору, он бы повесился. Другой, прослушав, сказал изменившимся голосом, что он теперь, пожалуй, пойдет домой, ибо не в состоянии сегодня больше ни говорить что-либо осмысленное, ни делать что бы то ни было, и вообще после этого не чувствует себя человеком. Третий — панк школьного возраста — заявил, что Егора он обожает и крепко в него врубается (о, дьявол!), только вот Прыг-скок и Русское Поле Экспериментов — ерунда.
Процитированное выше и есть Прыг-скок, та самая середина, раскрывающая тайну перехода потерянной гармонии души от «загула» к снежному лунному полю: "ниже кладбища, выше солнышка" — так и совершается этот путь.
До Прыг-скока Летов работал очень много, необычайно результативно и важно для себя и публики, и столь же бесполезно для поэзии. Он написал множество песен, сделавших ему имя и доказавших аудитории, что этого пророка стоит слушать, что не зря он сюда пришел и не чужой он тем людям, до которых он хотел достучаться и достучался. Но что за польза русской культуре от оголтелой антисоветчины, бурных острот и чудесного, неподражаемого мата? То есть польза-то, конечно, есть, и немалая, но как-то лучше, когда ее приносят те, кто не может принести большей пользы. А у нас, слава Богу, на все эти штучки есть "специальные в штате мастера": антисоветчиной заведует Солженицын, талантливейшими и остроумнейшими хохмами вполне может завалить весь белый свет дядя Саша Лаэртский, а по части матерщины… ну, нет уж, никаких Лимоновых я в пример приводить не буду — кстати, он-то как раз не умеет, только количеством берет. Впрочем, хоть я и нежно люблю русский мат, должен все же заметить, что на нем свет клином не сошелся…
(статья без окончания)
07.1993 г., "Дело Вкуса" (независимая музыкальная газета), № 1
ЕГОР и ГО
Егор отличен от Свиньи, то бишь Андрюши Панова, по всем параметрам. То, что Свин не может объяснить даже с сильного перепоя, Егорушка раскладывает как дважды два, и даже стыдно становится: ну как же этого не знать и тем более не просекать? Однако за дивным даром осмысления пережитого кроется несколько ипостасей Летова, из которых ни одна не является полной и достоверной.
Егор — ранимый человек; может быть, из-за своей ранимости ему легче крыть трехэтажным матом со сцены, нежели писать философские трактаты, на которые панкам насрать. Однако копни поглубже, так ведь и не увидишь за тонкой фигурой Летова панковской сущности. Можете вы представить себе Роттена, умно разбирающего по косточкам Маркузе? Или Смита, анализирующего историю рока от и до? Смех. Сморкающийся свежей соплей в витрины панк так же далек от Бетховена, как сам Егорушка далек от этого панка.