Я никому ничего не должна
Шрифт:
Сергей Петрович доставал лекарства, разговаривал с лечащим врачом и умолял спасти его жену или продлить ей жизнь, пусть на месяц. Он хотел забрать Надю из больницы и провести последние дни с ней вдвоем, понимая, что это невозможно.
Если бы было возможно взять болезнь Нади на себя, Сергей, не задумываясь, сделал бы это.
Лена приезжала. Что-то она зачастила в последнее время. Мы затеяли осеннюю генеральную уборку и завоз продуктов «на зимовку». Лена волокла мне мясо, куриные окорочка, рыбу, распихивала в морозилку. И почему-то все время
– Лен, я что, так плохо выгляжу? – напрямую спросила я.
Лена села и расплакалась.
– Ну чего ты, девочка? – погладила я ее по голове.
И от моего тона, от невольного жеста, от непроизвольно вырвавшегося ласкового «девочка» Лена разрыдалась еще сильнее.
– Не бойся, все будет хорошо. Я не умру, – сказала я, – врачи ошибаются. Я знаю.
– Вы так похудели, – плакала Лена, – и вам больно. Я же вижу!
– Ты моя хорошая… – Я продолжала гладить ее по голове.
– Знаете, что я думаю? Вы говорите медленнее ваши воспоминания… Понемножку. Хорошо?
– Ты боишься, что я договорю и умру? – улыбнулась я.
Лена кивнула.
– Какая ты глупая. Не волнуйся, мне еще говорить и говорить. Устала уже вспоминать.
Кое-как мы сделали уборку и попили чай. Лена заставила меня съесть кусок мяса, которое пожарила. Кусок, как всегда, был жесткий, как подошва. Но я съела, и она ушла почти счастливая. Ну за что мне эта Лена? Я ее не заслуживаю. Сейчас таких больше нет. Я не встречала.
Надо все-таки дорассказать эту историю, хотя сил уже никаких нет. Она меня вымотала, но надо закончить.
Так вот, Андрей редко приезжал к матери в больницу.
– Андрюшечка, ты приедешь? – спрашивала Надежда Михайловна, когда звонила и заставала его дома.
И тогда он, конечно же, приезжал.
И только в тот раз не приехал.
– Андрюшечка, ты приедешь? – спросила она.
– Попробую вырваться, – ответил он.
А Надежда Михайловна в очередной раз подумала: откуда вырывается ее сын? И почему он должен именно вырываться? Он ей давно ничего не рассказывал.
Но он не смог, не приехал. Надежда Михайловна умерла, а Сергей продолжал гладить пальцем ее запястье. И она была почти счастлива. Только вот об Андрюше беспокоилась. Ждала до последнего приемного часа.
Ее хоронил Сергей. Все организовал, все оплатил – место на престижном кладбище, семейное захоронение, где завещал похоронить и себя. Чтобы рядом с женой, под одной фамилией.
Котечка во время похорон брезгливо стоял в луже и думал о том, что у него совсем промокли ноги и он наверняка простудится.
А до Андрея так и не дошло, что он не попрощался с матерью – так он и не сопоставил, не сложил ее звонок с просьбой приехать и смерть. Он даже об этом не думал, а о чем думал – неизвестно.
Известно точно, что после смерти матери он приехал домой и поразился чистоте, новому порядку в расстановке обуви в коридоре и присутствию в доме незнакомой женщины. Раечка тоже была даже не поражена, а потрясена. И честно рассказала, что давно здесь живет с Котечкой, которому она почти жена. Андрей сказал ей, чтобы
А вот после этого началось то, что Надежда Михайловна не могла представить себе и в самом страшном сне. И не поверила бы, если бы ей кто-нибудь сказал, что так будет.
Котечка с Андреем начали делить квартиру. Поровну жилплощадь никак не делилась, да и не хотели они поровну. Андрей считал, что Котечка должен собрать чемодан и уехать. А Котечка считал, что квартира его, как мужа, а Андрей пусть живет там, где жил. Начались суды, которые длились несколько лет. Андрей вспомнил про жену и сына и убеждал суд, что ему квартира совсем не нужна, а нужна его ребенку. Котечка искал поддержки у Раечки, которой уже не был нужен. Во-первых, старший сын поступал в институт и забот и переживаний хватало. Во-вторых, младший крутил любовь с девочкой, и Раечка умирала от страха, что «дети натворят делов». Да и толку, мужского, от Котечки не было. Ничего не мог по дому сделать – ни засор прочистить, ни дверцу шкафа починить, ни ножи поточить. А постель Раечке была давно неинтересна.
Только одному человеку – первому хозяину квартиры – Сергею Петровичу было наплевать на имущество.
Самое смешное, что все это время Котечка с Андреем жили вместе – ходили в туалет, стараясь не столкнуться в коридоре, ставили чайник каждый на свою конфорку и вели, так сказать, совместное хозяйство. Они как будто охраняли свою территорию, держали оборону и вели холодную войну, опасаясь, что в случае отъезда одного другой захватит квартиру и водрузит свой флаг. Они жили как разведенные, но не разъехавшиеся муж и жена. Андрей вел себя как муж – молчал, бросал грязную посуду, а Котечка с истериками и претензиями вел себя по-бабски: тщательно подсчитывал, кто сколько должен платить за электричество, завел себе отдельный холодильник и унес в свою комнату утюг и телевизор.
Нет, самое смешное началось потом – когда суд разделил-таки квартиру и им предстоял переезд. Разъезжались они неохотно и мучительно. Котечка считал вилки и тарелки и показывал Андрею для отчетности два списка.
– Мне наплевать, – сказал Андрей.
Котечка воспринял это буквально и уволок к себе стиральную машину, телевизор и диван с двумя креслами.
Что с ним стало дальше, как он доживал свою жизнь в однокомнатной квартирке где-то на Петровско-Разумовской, десять минут на трамвайчике от метро и еще семь минут пешком, неизвестно. Да и неинтересно, если честно. Наверное, нашел себе другую Раечку. Почему бы и нет?
А Сергей Петрович ненадолго пережил свою любимую Надю. «Скоропостижно скончался», – как написали в холле института под его портретом с траурной лентой. Его похоронили со всеми почестями, согласно завещанию, в семейной могиле. Все было устроено по высшему разряду – организацией занимался институт. На большой, внушительной гранитной плите были выбиты все его регалии, а рядом – имя Надежды Михайловны, жены. Все прошло на очень достойном уровне – венки, речи. Собрались коллеги, ученики. Скорбели искренне.