Я – паладин!
Шрифт:
– Пойдем, пойдем. – Она поманила его рукой. – Не холодно в такой легкой одежде?
– Не знаю. – Леон пожал плечами. – Лето же.
Они шли по большому саду. Высокие деревья, цветы, лекарственные травы и усыпанные песком дорожки. За монастырскими стенами было как-то по-особому тихо. Будто и время остановилось тут.
– Хорошо вам, молодым. А мне что лето, что зима. Холодно. Кровь и не греет вовсе. Да. Ну а вот что там слышно в мире?
– Ничего не слышно, – пожал плечами Леон. – У нас только науки да бои…
Старушка вздохнула.
–
Она не договорила, свернула куда-то в лабиринте дорожек. Впереди показалась небольшая поляна, где играли дети.
– Мать Люциния! – Старушка засеменила быстрее. – К нашей Злате брат пожаловал…
Женщина, которая присматривала за детьми, обернулась. Улыбнулась Леону.
– Позову. Позову. А вы присаживайтесь, матушка…
И она пододвинула старушке плетеное кресло. Старушка не заставила себя упрашивать. Уселась, неведомо откуда раскатала клубочек шерсти. Зашелестели спицы.
Наставница помахала рукой.
– Зла-ата!
От группы детей отделилась маленькая фигурка в серой длинной рубашке с голубым передничком. Подбежала. Увидела Леона, взвизгнула от радости и кинулась к нему.
Леон присел, расставил руки. Злата влетела в его объятия. Повисла на шее и усыпала его щеки неумелыми детскими поцелуями!
– Леон, Леон, Леон! – Она радостно замолотила ножками. – Я так по тебе соскучилась!
Две монахини умильно улыбались.
Леон ждал, пока пройдет первый взрыв чувств и девочка успокоится.
С того страшного года прошло более пяти лет. Все переменилось.
Глава 2
Его нашел малый паладинский разъезд. Два паладина и усиление из стрелков, воинов и нескольких охотников на ведьм. Значительная сила.
Ни одного из эльфов взять живьем не удалось. Они дрались молча, яростно бросались на клинки и полегли все как один.
А паладин никак не мог взять в толк, чего это парнишка, спасенный ими, кидается на его доспехи с кулаками. И плачет, и плачет.
Когда Леон успокоился, отдал медальон и уродливую статуэтку, их тут же сунули в крытую кибитку, накормили, нашли ему новую одежду, но обратно домой, в разоренную деревню, не пустили. Там разъезд побывал без него. Паладины вернулись хмурые, молчаливые. И их главный почему-то долго смотрел на Леона, сидя у костра. На его лице играли отблески огня. Этот человек, видимо, провел много времени на границе и уже начисто утратил столичную привычку выкать.
– Ты теперь бездомный, крестьянин, – глухо сказал паладин.
И Леон ему поверил.
Он по-прежнему не отпускал от себя Злату. Держал ее на руках, баюкал. Накормленная девочка спала.
– А бездомных в Империи не бывает.
– И что же мне делать теперь? – зло спросил Леон.
Паладин хмыкнул и непонятно сказал:
– Вопрос стоит иначе, крестьянин. Что мне теперь делать? – Он сделал ударение на слове «мне». – Ты грамотный, крестьянин?
– Да.
– Это хорошо.
– Тринадцать зим, – слегка нахально, акцентировав именно последнее слово, ответил Леон.
Паладин промолчал и больше ни о чем не спрашивал.
А на следующий день, оставив в деревне Выселки похоронную команду, разъезд двинулся дальше. Вдоль границы.
Леон же с гонцом и стражей из двух воинов с алебардами был отправлен в столицу.
По прибытии его допрашивали несколько раз в день. Вызнавали все подробности, все особенности, все нюансы. Просили, чтобы он вспоминал и вспоминал. Описывал все в точности. Было запротоколировано каждое его действие, каждая мысль. Все, что он видел, слышал. Даже запах. С ним беседовали монахи, инквизиторы, маги и какие-то еще люди, которых он не знал и о существовании которых даже не догадывался.
Леон рассказывал им все. Ничего не скрывая. И про Лес. И про свою деревню. Про все, что помнил и знал. Мальчишка жил в небольшой келии, где были только койка да стол, его кормили не от пуза, но голода Леон не чувствовал, Злату почти сразу же определили в монастырь, под присмотр монахинь.
А потом к нему рано утром пришел человек. Высокий, широкоплечий. В черно-красном камзоле с золотой оторочкой.
– Вы мальчик по имени Леон?
– Да, господин.
– У Святой инквизиции нет к вам больше вопросов. Ваша деревня признана разоренной. Ее не будут восстанавливать. – Он замолчал, ожидая реакции, но Леон ничего не сказал. – Теперь вы бездомный. А бездомных в Империи не бывает. Так же как не бывает в ней бездельников и бродяг.
И он снова замолчал, будто чего-то ожидая. И Леон снова промолчал.
– Я Тибальт Лакруа. Паладин. Дворянин. И наставник. А вы Леон, сын Олгерда. Я спрошу вас, хотите ли вы стать паладином и воевать за Империю с ее врагами?
– Да… – шепотом ответил Леон.
– Не слышу, – вдруг гаркнул паладин. – Хочешь отомстить за своих родителей, друзей и свою землю?
– Да! – Леон крикнул и вновь, не ведая почему, заплакал. Он ненавидел паладинов. Ненавидел! За гибель деревни, за изуродованную свою жизнь, за папу, за маму, за Герду.
И более всего на свете он хотел быть им. Паладином. Ударным молотом Империи! Страхом врагов императора! Тем воином в блестящих доспехах, за спиной которого всегда идет смерть.
И его определили в школу паладинов. Кадетом.
Старую одежду сожгли. И теперь его, как и других кадетов, обеспечивал всем необходимым сам император. Ну, не лично, конечно.
В школе были собраны самые разные дети. Многие учились в ней с малолетства и умели уже несравнимо больше, нежели другие, те, кто, волею судеб, поступил в школу позже. Но никто не смеялся над Леоном, когда на уроке фехтования мальчишка десяти лет ловко вышиб у него из рук деревянный меч. Нет. Наоборот, его учили. Учили держать меч. Учили думать. Учили тактике, философии, теологии, стратегии, танцу, языкам, фехтованию и прочему бою. Даже музыке.