Я пережила Освенцим
Шрифт:
На следующей неделе должны отправиться на свободу несколько абгангов. Я предупредила своих в «официальном» письме, конечно, шифром: «Мне писала Зося (мое второе имя), что напишет вам длинное письмо. Очень хотелось бы знать, что у нее слышно…»
Покончив с письмами, мы вышли из блока. Прибыл новый транспорт. Схватив ведро, Ирена пошла собирать информацию. Вернулась с сообщением, что прибыли французские партизаны. Одна заключенная, знающая французский, храбро отправилась к мужскому бараку, куда согнали
Мы стояли маленькой группой перед своим блоком и обсуждали, почему всех привозят сюда. Вдруг раздался отчаянный крик, а затем выстрел, кто-то уже мчался по направлению к зауне. Немного погодя появился Бедарф, он тащил за ногу тело мужчины. Это был один из партизан. Узнав, что они попали в Освенцим, он совсем пал духом, бросился к проволоке и был ранен.
Чеся, которая за минуту до этого шутила: «Как хорошо, что нам привезли парней», — вдруг побледнела, ноги у нее подкосились.
Я побежала к Вацеку. Чесю отливали водой. Едва открыв глаза, она прошептала:
— Он еще, наверно, жил, еще был теплый… этот парень…
Никто ей не ответил. Семнадцатилетняя Чеся внимательно смотрела огромными голубыми глазами на каждую из нас по очереди, ища утешения. Но чем могли мы ее утешить?
— Подумаешь. Впервые увидела здесь труп, что ли, — проворчала Ирка, — с чего ты вдруг раскисла?
Чеся уставилась в одну точку и с усилием, словно отгоняя кошмарное видение, сказала:
— Не могу… столько крови, вся голова в крови… Подумать только… партизан так умирает! А этот палач тащит его…
Она все это снова видела перед собой. Ночью, в блоке, она громко стонала во сне.
Войдя утром в шрайбштубу, я заметила несколько женщин. С ними была ауфзеерка Грессе, «прекрасная Ирма» — стройная, золотоволосая, с холодными черными глазами. Она дразнила хлыстом прыгающего перед ней волкодава. Собака наводила ужас на женщин, и это явно развлекало «прекрасную Ирму».
Как оказалось, ауфзеерка привела освобождаемых. Забава с собакой-волком была последним «развлечением», какое она им устроила.
Я прошла мимо них, чтобы разглядеть выпускаемых на свободу. Все это были «черные винкели». Среди них я увидела ту, которая била меня по прибытии в лагерь и лишила порции хлеба, когда я работала в поле. Она была тогда моей анвайзеркой. Так вот, значит, кого освобождают! Вне себя от возмущения, я быстро прошла мимо абгангов, влетела в канцелярию.
— Уходят… эти, самые подлые… те, что издевались над нами! Выйдут на свободу, затеряются в народе, и никто уже их не найдет. И нельзя даже сказать такой на прощанье подходящее словцо, не подвергаясь опасности, — рядом Грессе играет с собакой.
— Ты предпочитаешь,
Абганги, уже переодетые в гражданскую одежду, вошли в канцелярию за документами. В шляпах, в туфлях на высоких каблуках, их теперь трудно узнать. У них уже была иная походка, иной взгляд, иные движения. Они «репетировали» свободу.
Бася не отрывала от них глаз. Потом наклонилась к моему уху:
— А ведь они, пожалуй, будут в этом году купаться… в море.
— Ты сошла с ума! Германию потрясают до основания непрерывные бомбардировки, они еще пожалеют о лагере. Уверяю тебя, им совсем не хочется уходить отсюда… Тут у них была власть, тут они были кем-то… Вряд ли они думают о купанье в море!
Очертания гор вдали вырисовывались сегодня отчетливее, чем всегда. Абганги выходили за ворота лагеря. Одна оглянулась и крикнула в нашу сторону:
— До встречи на свободе!..
У Нели на глазах показались слезы.
Освобожденные повернули за первый крематорий и исчезли из виду. За ними шла Грессе, рядом с ней прыгал волкодав.
Ночью нас разбудил грохот машин и крик. Хорошо знакомый нам последний крик.
— О, боже! — вздохнула Бася. — Мне снилось, что я прыгаю в воду с высокого трамплина… Что там опять случилось?
— Наверно, транспорт «в газ», но не пойму откуда. Днем никто не приезжал. Видно, из лагеря.
— Транспорт SB, — сказал кто-то в темноте.
— А что это такое?
— Это Sonder Behandlung, особо содержащиеся. Те, что после «селекции», из лагеря. Комендант отбирает, а Берлин должен утвердить. А до подтверждения сидят в двадцать пятом блоке.
Мы уже забыли о 25-м блоке. Нам стало казаться, что после нашего переезда из лагеря там прекратились все ужасы. Между тем «селекция» продолжалась! Они не знают отдыха, — как говорила Бася. После каждого транспорта нам казалось, что этот будет уже последним. А там, в 25-м блоке, не прекращаются очереди смертников.
Уснуть было невозможно. Я все прислушивалась. А Бася закрыла уши и спряталась под одеяло. Ей хотелось еще раз пережить свой сон и прыгать с трамплина. Я встала, подошла к окну. Там уже стояли Чеся, Зося, Яся, в ночных рубашках, — фантастические фигуры в свете луны. Отчетливо слышен был грохот возвращавшихся пустых машин.
Языки огня взвивались вверх, кружились, чертя в небе зигзаги. Иногда пламя вырывалось с такой силой, будто его раздували изнутри.
В воздухе вокруг — безбрежная тишина. Только пламя, взывающее о мести, грозное, багровое пламя подымалось в синее звездное небо.