Я плохая мать? И 33 других вопроса, которые портят жизнь родителям
Шрифт:
Может, с точки зрения психологии я не совсем права, но детский авторитет Карлсон тоже говорил, что только у тупиц не бывает фантазии. Он ведь, строго говоря, и сам был плодом чьей-то фантазии.
Глава 16
А если его обижают?
Вот, например, приходит Лева на детскую площадку, и там ребенок катается на самокате. Лева требует дать ему этот самокат, я объясняю ему, что это не наш самокат и мальчик сам на нем катается, а у нас зато есть лопатка, грабли и ведерко, и мы можем поиграть в песочнице. Это объяснение его обычно устраивает. Проходит какое-то время, к Леве в песочницу приходит девочка, хватает его лопатку и уходит в другой угол копать. И тут он в растерянности приходит ко мне. А что я могу? Я говорю: Лева, сходи к девочке, поиграйте вместе, вот тебе грабельки, вот ведерко. Он идет
Или дети играют в футбол, и он тоже хочет с ними играть, он очень рад, что кто-то играет в футбол. И с этой своей открытой хрупкой детской радостью он бежит к мячу, а мальчики берут мяч в руки и говорят ему: “Слышь, не мешай”. И он в растерянности приходит ко мне. А мне хочется подойти к ним и сказать: “Ах вот так, да? Ну а мне папа десять таких мячей купит, если я захочу. И вообще нам самим с вами в футбол играть противно”. А эти девочки, с которыми он хочет играть? Я всегда учу его, что если у тебя что-то есть – поделись, и он вовсю старается вопреки обычному детскому жадничанью быть хорошим. Почему же я молчу и лишь отвлекаю его, когда с ним поступают так несправедливо?
Недавно мы были в гостях, где десятилетний взрослый мальчик сказал, что не хочет с ним играть, закрылся в комнате и строго-настрого запретил Леве туда входить. А ему очень хотелось, и он заплакал от расстройства, он же тоже уже не маленький. И во мне закипело все материнское. И, конечно, хотелось сказать, что этот мальчишка ведет себя невоспитанно, сам не знает, чего хочет, капризуля и не стоит твоих слез, но мы были у этого мальчика в гостях, и говорить о нем так при его родителях было бы по меньшей мере странно.
И вот я отвлекаю Леву и сочиняю всякую ерунду: мол, нам только веселее будет, – но в материнском сердце у меня копится боль и обида. Потому что его обидели, а я пытаюсь сделать вид, что это не так, как бы не обращаю на это внимания и не придаю значения. Но на самом-то деле это важно. И дальше будет только хуже. А я все так же буду делать вид, что они этого не стоят или вообще ничего страшного не произошло? Чтобы он научился проглатывать обиды и вырос мягкотелым рохлей? Или чтобы понял, что я обманываю его, говоря, что надо делиться, и стал жадиной и драчуном, потому что как еще за себя постоять? Что вообще люди делают в таких ситуациях?
А когда эта девчонка будет стоить его слез? А когда в школе они не будут с ним дружить? А когда они устроят против него свой глупый детский заговор, бойкот, шуточку какую-нибудь?
Я все понимаю. Прекрасно понимаю, что бывает, когда мама ходит и скандалит со всеми, кто обижает ее мальчика. Но неужели же вы всегда молчите?
Я часто молчу, но очень от этого страдаю. В детстве мальчикам объясняют, что любой конфликт можно решить словами, но это неправда, есть конфликты, которые можно решить только кулаками, и ребенок должен это знать, чтобы мочь отделять одни конфликты от других. Точно так же ребенок должен знать, что да, есть-таки противные дети, и они ведут себя противно, и я с ним заодно, даже если ничего не могу сделать. Единственное важное правило – бить и обижать нельзя слабых (на данном этапе – тех, кто физически меньше) и девочек (но этому в свете борьбы за равные права приходится учить тайком, как в советские времена свободомыслию).
В конце концов, главное – сразу придумать, куда может привести тебя и твоего ребенка выбранная стратегия поведения. Например, я считаю, что скандалить с другими родителями – неправильно, но правильно прививать ребенку ощущение неизменно крепкого тыла, то есть мысли о том, что за тобой всегда любовь, сочувствие, защита и сопереживание. Я делаю это очень топорно, то есть в лоб – говорю ему: знаешь, мне кажется, не очень-то умно было тебя обижать, потому что ты хотел поиграть, а играть с тобой очень весело, а если кто-то не хочет с тобой
Глава 17
Как говорить с детьми о сложном?
– Откуда у нас этот домик? – спросил Лева, показывая на дом-ночник из папье-маше. – Он у нас всегда был, нам его папа подарил, он всегда стоял у вас в комнате.
– Мы его отдадим?
– Зачем же? Нет, я его люблю.
– Давай его кому-нибудь подарим, давай?
– Кому же?
– Тому, у кого вообще ничего нет. Ни игрушек, ни дома.
Леве было три года, а на часах двенадцать ночи, я сидела, смотрела на него и не могла понять, что ответить. Честно говоря, как-то речь с детьми о сиротах и малообеспеченных к этому моменту еще не заходила, и я была к этому не готова. Откуда он это взял? Социальная реклама перед мультфильмами в YouTube? Больше у меня вариантов не было, но это было даже не важно. Важно, что мой трехлетний сын предлагал отдать мою любимую вещь детям, у которых нет игрушек, и кроме щемящего чувства в сердце – у меня не было на это ответа.
Спустя еще какое-то время Лева схватил отца в семь утра под одеялом за пенис, а когда отец попросил его не делать так, сказал: “А мне нравится трогать свою пипку, а тебе нет?” И спустя еще десять минут: “Мама, а сейчас Бог где?”
Вы можете думать, что подготовили ответы на важные вопросы, но они всегда возникают не тогда, когда вы их ждете, и в самых странных ситуациях.
Недавно моя подруга пришла ко мне за советом: ее десятилетняя дочь Лена искала в “Яндексе” “секс и член” и нашла что-то, что моя подруга даже не смогла описать. “Что делать?” – спросила она. “Поговори с ней, подсунь ей какую-нибудь энциклопедию, скажи, что ты тоже этим интересовалась в ее возрасте и тебе тогда не у кого спросить было, а она может спросить тебя, если ей что-то интересно, и так далее”, – посоветовала я. Еще через месяц подруга сказала, что теперь у ее девочки началась менструация и она ей даже об этом не сказала, а на предложение купить ей прокладки сказала: давай сменим тему. “Я с ней поговорю”, – сказала я. Это была близкая и любимая мною девочка, я смогу поговорить с ней правильно, раз подруга тушуется, к тому же у нас вполне близкие отношения, а с матерью у них как раз отстраненные. Я буду тем самым “значимым взрослым”, маминой подругой, с которой можно обо всем-всем поговорить, я буду классной.
Я пришла к ней в гости, родителей дома не было. Лена лежала на кровати под одеялом и смотрела какую-то муть в своем айфоне. В течение часа я ходила по ее комнате, думая, как начать свой серьезный разговор. “Ну что, слышала, у тебя началась менструация, хочешь поговорить об этом?” – полная чушь: почему я это слышала, почему она должна хотеть поговорить со мной об этом? “Малыш, давай поговорим о сексе” – я что, маньячка? “Помню, в десять лет я интересовалась, откуда берутся дети. Ты как думаешь?” Я так и не придумала, как завести разговор о том, о чем меня не спрашивали, и мы сели рисовать школьное расписание с цветочками и шариками. И обе остались довольны.
Когда моей маме было девять лет, она поехала в пионерский лагерь и там девочки обсуждали, откуда и как заводятся дети. Это на нее произвело такое ужасное впечатление, что, когда ее родители приехали навестить ее, она бежала через весь пляж к отцу и, рыдая, кричала: “Папа, девочки в лагере говорят, что дети берутся от того, что мужчина… (тут мама начинает махать кулаком, пропуская, что именно она тогда кричала через весь пляж) – это ведь неправда, да? Правда ведь, дети берутся от мозгового импульса?” И дед, пытаясь, видимо, остановить этот поток, сказал только “да”. Для мамы вопрос был исчерпан. Спустя еще несколько лет одноклассница вручила маме учебник по анатомии и сказала: “Надоела, читай!” Несколько дней мама не разговаривала с родителями – не могла простить им не столько ложь, сколько то, каким мерзким способом они обеспечили ее появление на свет. Наверное, спасаясь от этой травмы, мама рассказывала нам в детстве многое про “химию” и еще какую-то ерунду про то, как все это устроено, от чего мне было так же противно.