Я помню музыку Прованса
Шрифт:
Смущенная – словно в неподходящий момент подглядывала в замочную скважину – Джулия натягивает рукава свитера на кисти рук и усаживается на замерзшие ступни. Дневник не дает ей покоя. Положить его на место как ни в чем не бывало? Но на коробке написано ее имя. Джулия медленно перечитывает первую страницу. Впитывает каждое слово, растроганная знакомым до боли почерком. Она будто слышит бабушкин голос.
Глаза наполняются слезами, живот сжимается. С горечью, тревогой и чувством вины она пытается вспомнить, на что могла не обратить внимания. Вдруг бабушка скрыла от нее самое главное?
Джулия подходит к комоду с фотографиями. На одной из них – пятнадцатилетняя Жанина с ослепительной
Джулия еле сдерживает рыдания. Знаем ли мы тех, кого любим? Сидя в этой комнате, она вдруг начинает сомневаться во всем. Немного поколебавшись, не в силах противостоять искушению, она лихорадочно переворачивает страницу.
Я появилась на свет в 1929 году в Провансе в узком домике, зажатом между прачечной [4] и церковью. Моя мать Генриетта была скромной и набожной женщиной. Мой отец Жозеф – гордым и честолюбивым корсиканцем. На главной площади Сент-Амура он держал скобяную лавку – похожий на кунсткамеру лабиринт, в который мне позволялось входить, держа руки за спиной. Чтобы скоротать время, я гуляла вдоль полок, вполголоса называя по именам все эти чудные вещицы. Кофейник. Дуршлаг. Масляная лампа. Кастрюля. Бриолин. Терка для сыра. Там были даже деревянные санки, каждую зиму вселявшие в меня напрасную надежду. Как я мечтала увидеть покрытые снегом кустарники!
4
Здесь: общественное место в прованских городках и деревнях для стирки белья, с большим резервуаром для воды.
Отец любил свое дело, и в его лавку приходили даже издалека. С клиентками он был галантен, к их детям – внимателен. С его лица не сходила улыбка, даже когда неуклюжие малыши опрокидывали коробки с шурупами и переворачивали все вверх дном на полках. «Хорошего дня, мадам!» – и его губы слегка касаются руки покупательницы. «Милая шляпка!» – и конфетка опускается в карман ребенка.
Поглаживая усы, он окидывал взглядом магазин, как любуется своей империей маршал, объезжая ее с инспекцией. «Каждая вещь на своем месте, каждое место – для определенной вещи», – бормотал он, выравнивая по линейке коробочки с гуталином. Под Рождество он проводил инвентаризацию, склонив лысеющую голову над гроссбухом и цокая языком. А я сидела в углу, затаив дыхание, и молилась, чтобы ему не попалась сломанная кукла, или облезлый оловянный солдатик, или плюшевый мишка с разошедшимся на животе швом. Зря старалась! Каждый год отец клал под елку непроданные испорченные игрушки, из-за них моя комната была похожа на средневековый Двор чудес [5] .
5
Квартал, населенный
Отец ругал меня: «Было бы на что жаловаться! Деревенские дети и апельсину радуются!»
Я скрепя сердце молчу. Апельсин гораздо лучше одноглазого медведя.
4
Джулия ставит машину возле белого здания и делает глубокий вдох. В каком состоянии бабушка? Положив руки на руль, Джулия собирается с силами. Она думает об отце. Сейчас он, должно быть, спит. Впервые она злится, что отец устроил свою жизнь по ту сторону океана. Дочери его отчаянно не хватает.
Джулия входит в залитый солнцем холл. В углу вещает телевизор. Миниатюрная старушка сидит в кресле и вяжет, на коленях у нее кошка. Рядом маленькая компания играет в карты. У всех на головах шерстяные шапочки. Толстые и пестрые. А на улице довольно тепло. Через приоткрытое окно врывается легкий ветерок. В саду копаются две рыжие курицы. Что это за место? Джулия встречается глазами с вязальщицей, та ей подмигивает, и Джулия невольно улыбается. Появляются два старика:
– Пьеро! Неужели это ты!
– Фернан? Ну и ну! Что ты здесь делаешь?
В объятия толстяка со слезами на глазах падает худой верзила в вельветовых штанах, протертых на коленях, и с пучком седых волос на недобритой щеке.
– Сколько лет прошло? Шестьдесят, не меньше?
– Не верится! Как вчера это было!
Толстяк, приложив руку к уху, просит повторить. Открываются двери лифта. Выходит пожилая женщина в поношенном пальто и длинной юбке. У нее все серое – от туфель до цвета лица. Джулия застыла, лицо кажется ей знакомым.
– Люсьена?
Бабушкина подруга детства не сильно изменилась. Строгий пучок, компрессионные чулки, затхлый запах нафталина. Люсьена не здоровается, качает головой, глядя на стариков:
– Как же грустно видеть здесь Жанину… Я прихожу сюда каждое утро. И каждое утро один и тот же цирк!
Джулия обнимает ее. Люсьена добавляет, будто о самой себе:
– Да, старость – не радость! Как это все печально…
Старики никак не могут прийти в себя. Низенький при каждой фразе хлопает себя по ляжке в совершенном восторге от встречи со старым другом.
– Как поживаешь? – спрашивает Джулия. – Я приехала вчера и…
Люсьена перебивает:
– Это я ее нашла. В саду, возле бельевой веревки. Как же так…
Она в расстройстве смотрит вдаль. Джулия не успевает ответить, как Люсьена восклицает:
– А вот и командирша! Убегаю. Если останусь – свихнусь.
Подходит медсестра лет пятидесяти, полная и жизнерадостная. Глаза так и сверкают. Джулия оборачивается – Люсьены уже и след простыл.
– А вы – внучка Жанины!
Джулия краснеет от удивления.
– Меня зовут Элиана. Вам разве не говорили, что вы на нее похожи? Идемте, я вас провожу.
Джулия идет за ней в лифт.
– У вас тут весело.
– Это точно. В первый раз все удивляются. Дом престарелых ничем не хуже клуба, вы уж мне поверьте. Надо только получше присмотреться. У нас есть такие кадры! Те двое, Пьеро и Фернан, вместе воевали, когда им было по восемнадцать, и случайно встретились здесь.
– Невероятно!
– Да, потрясающая история! И они ее проживают не меньше трех раз в неделю. У слабой памяти есть свои преимущества… Пришлось запретить им пить вино в обед – они требовали шампанского, чтобы отпраздновать встречу. А еще есть Марсель, который запевает «Марсельезу» всякий раз, как из бутылки вылетает пробка…