Я помню Паллахакси
Шрифт:
– Ракс! – С дороги донеслось пыхтение мотокара. – Могу поклясться, это придурок Кафф!
Чара обняла меня за шею и повалила наземь. Носский мотокар прогрохотал на север, и сквозь заросли мы разглядели, как упомянутый придурок Кафф вымещает свой гнев на машине.
Мы лежали на животе, бок о бок, и щекотунчики нежно массировали нас в поисках съестного. Чара обнимала меня одной рукой, наши волосы перепутались, наши лица соприкасались. Я готов был, умереть от счастья.
Она не шевелилась, и мы продолжали смотреть на дорогу,
Наконец Чара откатилась от меня и села, глядя на эстуарий и крепко обхватив колени.
– Ты так и не ответил, рад ли видеть меня.
– Гм. – Я с трудом выдавил из себя слова. – Да. Я рад.
– Почему? – Она обернулась и посмотрела мне в лицо.
– Я… Ты мне нравишься.
– Никто бы не подумал. Но я тебе верю. Надеюсь. Потому что иду на большой риск, встречаясь с. тобой. Мама ужасно рассердилась, когда я в стужу пару раз упомянула твоё имя. Просто упомянула, больше ничего. Она сказала, ты земляной червяк с толстыми мозолями на коленях. А я сказала, что мне всё равно. И это моё дело.
Кажется, я снова мог дышать.
– Твоей матери нравится мой отец, а у него мозоли на коленях. – Что я несу?! – Нет, у отца нет мозолей. Ни у кого из нас нет. Откуда взялась эта чепуха?
– Говорят, так можно распознать сухопутника. Я задрал штанину.
– Давай покажи, где мозоли.
– О! – воскликнула она. – Действительно нет.
– Мой отец тоже беспокоится, хотя я и словечка ему не сказал.
– О чём?
– О тебе.
Она удовлетворённо улыбнулась.
– Я знала, что я тебе нравлюсь. Женщины всегда знают. Но почему твой отец должен беспокоиться?
Я молчал. Я не хотел говорить об этом.
– Почему? – опять спросила она. – Я недостаточно хороша, чтобы с тобой дружить?
– Это ноги, – выдавил я наконец.
– Что-что?
– Перепонки.
– Какие перепонки?
– Между пальцами.
Чара смотрела на меня с изумлением, густо порозовев. Потом вздохнула, сняла один ботинок и вытянула ногу так, что юбка поднялась выше колен. Коленки у неё были очень красивые. Она демонстративно пошевелила пальцами.
– Перепонки у наездников грума. У народа Носса их нет. А что, я одна должна быть такая или все жители Носса?
– Ну… Все до единого. У вас и кровь густеет во время грума.
– Но зачем распускать такие слухи? В чём тут смысл?
Мы немного подумали над этим, и я осмелился предположить:
– Наверное, чтобы удерживать народ Иама подальше от народа Носса. Никто ведь не хочет, чтобы на месте Ничьего Человека была целая куча ничьих людей.
– Ты хочешь иметь детей? – внезапно спросила она.
– Ну… да. Только не сейчас. Я ещё слишком молод.
Этим мы отличаемся от землян. Мы заводим детей в довольно зрелом возрасте, чтобы передать им как можно больше собственного опыта.
– Ракс! Не верю я в
Чара была опытным моряком, поэтому моя неумелость не имела! особого значения. Мы взяли курс на юго-восток и уселись рядышком на планшире правого борта: у Чары был румпель, у меня – парусный шкот. Мы болтали о том о сём, стараясь получше узнать друг друга. Чара, казалось, была готова выдерживать курс до бесконечности, но занервничал, когда холодные волны стали захлёстывать нос, прокатываясь до кормы.
– Не пора ли повернуть к берегу?
Она коротко усмехнулась и переложила румпель. Мы повернули назад так быстро, что я сразу воспрял духом и, улыбаясь, поглядел на неё.
– Постой-ка, а где твой кристалл?
Её рука взлетела к горлу.
– О Ракс! По-моему, он только что… – Нахмурившись, она сосредоточилась. – Кристалл был здесь, когда я тебя искала. А когда мы пошли за лодкой, его уже не было. Знаю. Я потеряла его, когда мы прятались от Каффа. Щекотунчики могли развязать шнурок, может быть, они съели кристалл.
– Мы найдём его. Шнурок вряд ли уцелел, но кристалл они съесть не способны.
Девушка покачала головой.
– Растения могут выбросить его на дорогу.
– Ну и что? Все знают, чей он, другого такого нет.
– Кристалл отдадут маме! Она убьёт меня за то, что я его потеряла.
– Нам лучше поторопиться, – сказал я. И тут же пожалел об этом.
Парус натянулся, лодка легла на борт и рванула вперёд, плеск воды сменился злобным деловитым шипением, а мы повисли на задравшемся борту, удерживая баланс. На траверсе мыса мы пронеслись сквозь группу рыбацких судов, и кто-то из мужчин оторвался от дела, чтобы махнуть рукой.
– Отец, – коротко бросила она. – Держись! Мы проскочим над отмелью.
Я перестал дышать, но Чара знала, что делает, и мы влетели в эстуарий на гребне высокой волны.
– Теперь уже скоро, – сказала она. Но ошиблась. Последовал тяжёлый удар, мы резко вильнули вправо, и я решил, что лодка врезалась в дно, но она проскочила, и я отпустил парус.
– Что это было?!
– Не знаю. – Чара обернулась, чтобы посмотреть. – Там что-то плавает.
Теперь и я увидел, как раз в том месте, где изогнулся наш пузырящийся след. Какая-то тёмная штуковина, у самой поверхности воды.
– Это мёртвый лорин, – сообщил я, разглядев нечто вроде руки.
Чара развернула лодку, и её стало сносить назад. Меня охватило неприятное чувство: чем ближе мы подходили к этой штуке, тем меньше она походила на лорина.
Чара подтвердила мои подозрения.
– Мне кажется… Это стилк?
Когда мы поравнялись с утопленником, я перегнулся через борт и подтащил его багром. Труп плавал вниз лицом, на нём были тёмная рубаха и штаны. Спина трупа едва выступала из воды, и в ней зияла рана, а вокруг неё все ещё клубилось розовое облачко.