Я — посланник
Шрифт:
А я возвращаюсь мыслями к каждому адресу, к каждому посланию.
— Да, — отвечаю. — Как же не вспомнить.
— Отлично. Теперь на Глори-роуд. Клоун-стрит. А потом к дому твоей мамы. Ариэль-стрит. Последние три адреса ты и сам знаешь.
Мы катаемся по пригороду от улицы к улице, а солнце ползет вверх по небу. Подъезжаем к дому Ричи, потом к детской площадке с нестриженой травой, потом к дому Одри. И каждый раз меня захлестывают воспоминания. Временами мне даже хочется остановиться
Остаться там, вместе с ними, навеки.
Стоять с Ричи по колено в реке.
Смотреть, как Марв качает дочку.
Танцевать с Одри в разгорающемся пламени рассвета.
— А теперь куда? — спрашиваю я, когда мы возвращаемся к моему дому.
— Вылезай, — говорит он.
Ну что ж, делать нечего.
Я спрашиваю:
— Это ты все подстроил? Специально пытался ограбить банк, чтобы…
— Эд. Пожалуйста. Просто заткнись.
Мы стоим рядом с машиной в утреннем солнечном свете.
Он роется в кармане пиджака и что-то достает. Зеркальце.
— Помнишь, что я сказал на суде?
— Помню.
У меня даже слезы на глаза навернулись.
— Повтори, что ты помнишь.
— Каждый раз, поглядевшись в зеркало, вспоминай: ты — покойник.
— Вот именно.
Незадачливый грабитель отступает на шаг и оглядывает меня. Потом криво улыбается и отдает зеркальце. Я смотрю на свое отражение.
— Ну, что скажешь? Разве сейчас в зеркале отражается покойник?
Я барахтаюсь в потоке воспоминаний — столько лиц, столько мест. Я обнимаю девочку на крыльце. Захожу к чудесной пожилой леди, которая ждет своего Джимми. Смотрю, как бежит девушка, — ее ноги в крови, но она все равно стремится к победе…
Я смеюсь вместе со священником. Вижу перепачканные мороженым губы Энджи Каруссо. Ощущаю, как зарождается верность друг к другу в братьях Роуз. Смотрю на ночь, которая озаряется огнями силы и славы, и как мать выплевывает мне в лицо правду о своем разочаровании — и о своей любви. И мы сидим с одиноким стариком в кинозале.
Я смотрю в зеркало и вижу, как мы с другом стоим по колено в реке. А вот Марвин Харрис раскачивает свою дочку, и она подлетает все выше и выше. А вот мы с Одри кружимся в танце любви — всего три минуты, но все же…
— Ну? — спрашивает он снова. — Все еще покойника видишь?
— Нет, — отвечаю я на этот раз.
— Ну что ж, значит, оно того стоило, — говорит грабитель.
И я понимаю: он отправился в тюрьму ради всех этих людей.
И ради меня тоже.
А парень уже поворачивается, чтобы уйти, и говорит:
— Прощай, Эд. Иди в дом. Так надо.
И уходит.
Как Дэрил и Кейт. Я знаю, что больше его не увижу.
J
Папка
Как
На диване в гостиной сидит молодой человек. Он со счастливым выражением лица гладит Швейцара.
— Так ты…
— Привет, Эд, — говорит он. — Рад познакомиться.
— Это ты…
Он кивает.
— Ты послал…
Он снова кивает.
А потом встает и говорит:
— Я переехал в этот пригород год назад.
У него короткие темные волосы, рост чуть ниже среднего. На госте рубашка, черные джинсы и голубые кеды. И с каждой минутой он становится все больше похожим на мальчика, а не на взрослого мужчину. Хотя голос его звучит совсем не по-мальчишески.
— Да, где-то год назад. Я видел, как хоронили твоего отца. Смотрел на тебя, как вы играете в карты. На твою собаку. На маму. Я приходил и смотрел — прямо как ты, когда бродил от дома к дому…
Он отворачивается — похоже, ему стыдно.
— Я убил твоего отца, Эд. Организовал ограбление банка, — специально подгадал, чтобы ты был там. Подучил того мужчину творить то, что он творил со своей женой. Приказал Дэрилу и Кейту проделать все, что они проделали с тобой. И тому парню, что привел тебя к камням, тоже приказал…
Он опускает глаза, а потом снова поднимает взгляд.
— Я сделал тебя таким, какой ты есть. Сначала ты был таксист-неудачник. А потом я заставил тебя пройти через все эти испытания.
Мы смотрим друг на друга. Я жду, что он скажет дальше.
— Спросишь, почему? — Гость замолкает, но сразу решительно продолжает говорить: — Потому что ты был платоновской идеей посредственности! — Он очень серьезно смотрит на меня. — И если уж ты смог выбраться из болота и выполнить те поручения, значит, все это могут! Не исключено, что каждый из нас просто не знает границ своих возможностей.
Его глаза разгораются. Видимо, он готовится сказать самое главное.
— Возможно, даже я не знаю…
И он опускается обратно на диван.
И тут меня одолевает странное чувство, словно город вокруг меня рисуют прямо на глазах. И меня самого нарисовали только что. Неужели все так и есть?
Видимо, да. Молодой человек сидит на диване и ерошит волосы.
Потом встает и смотрит на продавленные подушки. На них лежит выцветшая желтая папка.
— Там — все, — говорит он. — Все-все. Все, что я для тебя написал. Все идеи, мысли, люди — те, которым ты помог. Или навредил. Или просто видел.