Я построю замок из дождя, из твоих желаний и претензий
Шрифт:
В нашем дворе оно проходило у всех по-разному. У кого-то оно было счастливым. Те в садик не ходили. И такое как у меня. Я в садике помню себя с девяти месяцев. Яркий, послеобеденный сон, громадная белая комната, с большими белыми окнами, белые стены, белые железные кроватки. Солнечные зайчики, бегающие по стенам, и я, завернутый в одеяло. Все спали, а я не спал. Мне не нравился ни садик, ни послеобеденный сон.
Дети рождаются обычно как альтернатива продолжения рода, как будущая в жизни опора, как счастье. Для чего родили меня, осталось загадкой, которую я не могу разгадать до сегодня. Наверно меня родили, как и тысячи других для того, чтоб детские садики не были пустыми. Хотя с местами в детских садах, в то время, были проблемы.
Круглосуточные группы – это как крайняя форма отчаянного детства. Меня приводили в полседьмого утра в понедельник, забирали на ночь к концу дня в среду. Утром в четверг я был снова в садике и до конца дня субботы, когда забирали на один выходной домой. Были дети, которых забирали домой каждый вечер. Но я к ним не относился. Мне везло меньше всех. Моя мама подолгу и тяжело болела,
Круглосуточная группа в садике была одна. Та, в которую ходил я. И еще человек восемь или десять. К вечеру, когда весь садик затихал, мы сбивались за столиками и рисовали, или лепили зверюшек из пластилина. Но больше всего нравилось делать посуду из папье-маше. Изредка нам читали книжки. Чаще кто-нибудь из нас рассказывал по памяти сказки, или очень страшные истории. Я сказок знал мало, поэтому никогда и никому их не рассказывал. Вели мы себя чаще хорошо. Кто вел себя плохо, тому давали в руки тряпку, неподъемное ведро с водой и заставляли мыть коридор. Если мыл плохо, то заставляли перемывать. Коридор был огромный, тряпка тяжелая, а ведро неподъемное. Случалось, что все уже спали, а кто-то домывал коридор.
Часто, между нами, парнями возникали потасовки. Они шли постоянно и заканчивались синяками или разбитыми носами. А иногда и тем и другим вместе. Когда нас во время драки ловили или няни или воспитатели, то нас наказывали. Нас ставили на несколько часов в угол. В нашей группе я не помню ни одного угла, в котором бы я не стоял. В драках воспитывалась воля, и выявлялся лидер. Поэтому и наказания, и синяки приходилось терпеть молча. Иногда наказания носили изощренный характер. Вместо угла или шлепков по заднему месту, были экзекуции. Как в тот памятный вечер. Не могу вспомнить, чем мы разгневали нашу воспитательницу Татьяну Николаевну, но помню, что девочек, раньше времени уложили спать, а нас, кому было всего по четыре года; пять или шесть человек раздели до трусов, загнали босиком в туалет на холодный кафельный пол, открыли настежь форточки, на улице было под минус тридцать, и заставили стоять несколько часов с поднятыми вверх руками. Руки затекли, ноги онемели, из глаз текли слёзы. Кончилось всё неожиданно. Сергей, мой сосед по двору и основной конкурент по дракам, упал и потерял сознание. Кто-то закричал. На крик вбежала испуганная воспитательница. Нас всех загнали в постели, а Сергея долго приводили в чувства. Скорую помощь никто не вызывал. Родителям никто не пожаловался. И я не жаловался тоже. Мне жаловаться было некому. Но с тех пор экзекуции прекратились.
Татьяна Николаевна была нашей с Сергеем соседкой по двору. Иногда мне казалось, что она к нам всем относится хорошо. А иногда казалось, что очень даже плохо. У неё не всё хорошо было с личной жизнью, и это сильно отражалось на нас, её воспитанниках. Жила она в коммунальной квартире, в одной комнате со старой, вечно ворчащей матерью. Ей было под тридцать, или около этого. В свободное время она вела во дворце культуры кружок танцев. Сложена она была божественно. Хотя лицо не дотягивало до шикарной фигуры. Детей своих у неё не было. Да и замужем она не была. Изредка мы видели, каких-то мужиков, приходивших к ней в гости в садик в её смену. Тогда нас срочно, раньше времени укладывали спать. Ложилась ли спать она, и чем они там занимались, я не знал. Не знали и другие дети. Замуж она так и не вышла. И детей у неё так своих и не появилось. Мать у неё умерла, когда она сама уже вышла на пенсию. Выйдя на пенсию, она в детском садике больше не работала. Жила одиноко. Иногда выходила на улицу и подолгу сидела на лавочке. Несколько раз лечилась в психушке. Но всё это было позже. В садик я тогда уже не ходил, окончил школу, и уехал навсегда из дома.
Всё когда-нибудь кончается. Закончился и мой детский садик. Тем летом меня в садик не водили, а в сентябре я пошел в школу. Все лето я провел во дворе, на речке и в лесу. Несколько раз приходил в садик в гости и общался с менее счастливыми друзьями. Им пришлось ходить в садик до последнего дня, т. е. до конца августа. А в сентябре началась школа. В садике меня встречали тепло. Кормили котлетой с картофельным пюре, подливкой и стаканом компота. Так детский садик ушел из моей жизни, а вот любовь к картофельному пюре с котлетой остались на всю жизнь. И компоту, налитому в гранёный стеклянный стакан. Других стаканов тогда просто не было.
Учёба в школе началась для меня немного скучно. Меня вместе с соперником и другом по садику Сергеем записали в самый лучший 1-«А» класс. Серая школьная форма, брюки, подпоясанные ремнем, коричневый кожаный портфель, пенал, полный карандашей и перьевых ручек, пёрышки, резинка, чернильница-непроливашка, пахнущие типографской краской учебники и тетрадки в косую линейку. Всё это создавало приподнято воинственный настрой. Все мои дворовые друзья перешли во второй или более старшие классы. А я пошел только в первый. Все умели читать и писать. Я знал только буквы. С таким багажом я и пришел в первый класс. Первые три четыре дня прошли успешно, а потом что-то не заладилось, и я решил, что школа мне не нужна, и ходить в нее я не буду. Вместо уроков я бродил по городу и кинотеатрам. Так
Школа в те времена представляла довольно колоритное явление. Часто ставили двойки, оставляли на второй год, да и по окончании седьмого класса можно было идти в профтехучилище. Звались они просто – хобзайки. В школе учились и отличники, и двоечники. Но были и особо отличившиеся. После окончания седьмого класса их всей школой с «почетом» провожали в армию. В институт практически никто не поступал. Да его и не было в нашем городе. Лишь позже открыли филиал политеха. Был лишь металлургический техникум. Туда из нашей школы то же поступали редко. И я туда тоже не поступил. Все лето я проболел, к экзаменам не подготовился и завалил мою любимую геометрию. Поступил в ПТУ, но меня там хватило на два дня занятий. Второго сентября встретил на улице классную учительницу, и она сказала, чтоб дурака не валял, а шел в девятый класс. Дома меня понять не захотели. Были долгие разборки, но на своем я настоял. Так я пошел в девятый класс. Отношения к учебе в те времена были довольно прохладные. Не могу забыть эпизод с моим соседом. Он был старше меня лет на пять или шесть. Учился в школе плохо и с принуждением. И вот однажды он пришел домой без портфеля. Он был старшим из трёх братьев. Жили они в однокомнатной квартире. И очень бедно. Богато тогда никто не жил. Потеря портфеля была большой потерей и трагедией для семьи. Ругань, слезы. Ну все, как и полагается. Денег на новый портфель не была, и в школу он ходил без книг и с тетрадками под мышкой. Через несколько дней все разрешилось. Портфель принесла домой местная почтальонка. А произошло следующее. Была зима, и на улице холодно. Зимние дни короткие и темные. В школу он ходить перестал, а уходил в соседний двор, где находилась почта, там в углу, в тепле и спал. А днем приходил домой. Однажды уходя домой, портфель забыл на почте. Поэтому его и принесла через несколько дней почтальонка. Со школой сосед закончил очень неожиданно. Ему было семнадцать лет, а он все еще учился в седьмом классе. В тот год в нашу школу приехали на практику несколько девчонок, будущих выпускниц педагогического училища. Вели они начальные классы, а жить их поселили в общежитие в центре города. Возрастом они были, может быть, всего на два три дня старше моего соседа. С одной из этих практиканток у него завязался не просто роман, а целый романище. Однажды за его пассией утром перед школой, в общежитие зашла немолодая, старых нравов, завуч. От всего увиденного она долго не могла прийти в себя. По комнате в ночной рубашке расхаживала её подопечная юная практикантка, а в постели её мирно спал вечный двоечник и прогульщик мой сосед. В обед в школе собрали педсовет – моего соседа с позором изгнали из школы, а юной практикантке пришлось досрочно закончить практику и уйти с училища. Так в семнадцать лет, не закончив седьмой класс, он пошел работать. А в восемнадцать, вместо армии, попал в тюрягу за хулиганку. Я в школе учился хорошо, и даже иногда отлично. В пример меня никому не ставили, но иногда хвалили. Закончил десять классов я с примерными и отличными оценками. Ответ на экзамене по литературе был признан лучшим за десять лет. Чему я сильно был удивлен. Были рекомендации в университет на литфак. Но я туда не поехал. А поехал поступать в технический вуз в столицу, где провалил последний экзамен. Так в институт я не поступил. Два года работал санитаром, грузчиком, и ещё черт знает кем, пока через два года не поступил в медицинский государственный институт. Частных медицинских институтов тогда не было. Да их нет и сейчас.
Дворовые развлечения не всегда были добрыми, и нас после них часто наказывали. Мы не могли понять, почему взрослые такие злые и не добрые. Когда я сам стал взрослым, то же стал наказывать детей за дворовые проделки. Правда я старался делать это по-доброму, помня, что меня наказывали больно и по-злому. Видно, возраст портит людей. Меня испортил не совсем. Этот случай не был чем-то «из рук вон выходящим». Не хуже и не лучше других. Обычная юношеская шалость. Правда, помнили нам его очень долго.
Наш двор в четыре кирпичных двухэтажных домов фасадами выходил на проезжие дороги, а дверями во двор. Весь двор был застроен деревянными сараями, в которых соседи держали скотину. Но пришли времена Хрущева и скотину всю вырезали. Живность вырезали, а сараи остались. За домами располагался небольшой, неухоженный, усаженный тополями парк. В центре парка ранее располагался постамент с какой-то фигурой. Но потом фигуру сняли и куда-то увезли. Фигуру увезли, а постамент остался. На небольших аллейках стояли деревянные лавочки, а на задах теннисный стол. Сборы, разборки, теннис, игра на гитаре и многое другое это, всё было в этом парке. Летом, когда весь двор засыпал, парк служил местом любовных утех неприкаянных любовников. Главной неприятностью парка были бездомные дворовые собаки. От них были одни проблемы. Если днем они отсыпались по щелям в сараях или под кустами в парке, то к вечеру они всегда крутились возле нас, не давая прохода. Когда наступала ночь, и все расходились по домам, наступало их время. Соревнуясь в безумстве, они всю ночь напролет выли и лаяли, под окнами, не давая никому спать. Эти ночные собачьи «перепевки» к утру доводили до исступления. Утром, честно выполнив свой долг, они разбредались отсыпаться по своим щелям, а ты, не выспавшийся и злой, шел в школу или на работу. И так шло до того момента, пока не настал тот вечер, а потом и утро.