Я признаюсь во всём
Шрифт:
Чиновник махнул рукой.
— Этого достаточно, — сказал он. Затем он поблагодарил меня за помощь, вернул фальшивые документы и пожал мне руку.
Через десять минут я снова стоял в коридоре. Вильме тоже разрешили идти. Второй чиновник проводил нас до двери и позвал следующего:
— Господин Роберт Хоенберг!
Мой новый знакомый поднялся. Он прошел мимо меня.
— До субботы, — сказал я.
Он кивнул, и дверь за ним закрылась.
Я спускался рядом с Вильмой вниз по лестнице. Мы вышли
— Вальтер… — начала Вильма.
— Да?
Ее узкое лицо дрожало.
— Я уезжаю из Вены.
— Вот как?
Где была та радость, которую я испытывал, находясь рядом с ней? Куда делось волшебство ее взгляда? Где все это? Снег бесшумно падал, снежинка за снежинкой. Ее лицо казалось мне чужим, я почти не узнавал его. Как далеко позади все это уже было, как далеко…
— Наш театр пригласили в Германию. Мы едем на гастроли на Рейн, с пьесой Феликса.
— Я очень рад, Вильма!
— Вальтер! — это прозвучало как крик о помощи. Она стояла, прижавшись к стене дома, укутанная в шаль, раскрасневшаяся, со спутанными волосами.
— Да, Вильма?
— Я согласилась, Вальтер. У меня не хватило смелости отказаться.
Прохожие толкали нас, машины сигналили, звонили трамваи. Мы молча стояли в хаосе улицы.
— О Вальтер, Вальтер! Ты не знаешь, что я пережила за эти последние дни! Я хотела позвонить тебе. Я хотела прийти к тебе среди ночи.
Я молчал.
— Но я боялась. Этот ужасный прежний страх. Я не могла прийти! А сейчас… — Ее голос сорвался.
«А сейчас?» — Я думал о докторе Фройнде. Что бы он сказал? Что бы он сделал на моем месте?
— …а сейчас я просто не знаю, как быть дальше! Скажи, что мне делать, Вальтер! Пожалуйста, скажи мне!
Автомобили, трамваи. Шум и прохожие. Утренние газеты. Продавцы громко выкрикивали последние новости:
— Семья отравилась газом в своей квартире! Сход лавины в Тироле!
— «Курьер»! Всемирные новости! Вечерняя газета!
— Я люблю тебя, Вальтер! Я очень тебя люблю!
Я глубоко вздохнул, что причинило мне боль в груди. Я посмотрел на нее. Она стояла передо мной, хрупкая и беспомощная.
— Поезжай в Германию, Вильма, — сказал я.
— Так все плохо?
— Да, — сказал я. — Так плохо. Я тоже люблю тебя, Вильма. И именно потому, что я тебя люблю, я говорю — поезжай в Германию. Уезжай из Вены. Оставайся с Феликсом.
— «Курьер»! Всемирные новости! Вечерняя газета! Последние новости со всего света!
— Вильма…
— Да?
— Я скоро умру, Вильма, — сказал я тихо и взял ее за руку. Ее рука была горячей и сухой.
— Да, Вальтер. Но это ничего не меняет.
— Я знаю, Вильма. Но я не могу.
— Нет?
— Нет.
— Я знала, — еле слышно прошептала она. Потом она достала из сумочки конверт. — Я надеялась увидеть тебя сегодня.
— Что?
— Деньги, которые ты нам одолжил. Сейчас мы можем их вернуть.
— Господи, оставьте их себе!
Она покачала головой и вложила конверт мне в руку:
— Нет, пожалуйста, возьми.
Я сунул конверт в карман.
— Вальтер, если я поеду в Германию, меня не будет шесть месяцев!
— Значит, мы больше не увидимся.
Она посмотрела на меня:
— Я должна ехать?
— Да, Вильма.
Внезапно она обняла меня и страстно поцеловала. Это был наш последний поцелуй. Я знал это.
— Будь счастлива, — сказал я, когда она отстранилась от меня.
— Прощай, Вальтер, — она сжала мою руку.
Она ушла, а я смотрел ей вслед. Она ни разу не обернулась и вскоре исчезла за снежной завесой. Я был абсолютно спокоен. «После обеда, — подумал я, — я снова поеду к доктору Фройнду».
12
За беседой с Хоенбергом субботний вечер прошел приятно и гармонично. Я отправил Мартина спать, приготовил пару сэндвичей и достал виски. Мне показалось, что Хоенберг чувствовал себя очень уютно. Это радовало меня, так как его скромная манера держаться была мне очень симпатична. Он пил мало, но американские сигары, случайно оставшиеся у меня, ему понравились. Потом мы расположились у камина, смотрели на огонь и беседовали. Было очень непривычно снова принимать гостя после долгих недель хаоса и разговаривать с человеком, не испытывая страха. Я наслаждался каждым мгновением. Я почти забыл, что я безнадежный и уже отмеченный смертью лгун и убийца. В присутствии Хоенберга я ощущал мир и спокойствие. Мы говорили, главным образом, о наших сыновьях.
— Вы уже были у доктора Фройнда?
— Да, господин Франк, — он просиял. — Он чудесный человек.
— Это правда.
— Как он говорил с Гербертом! Как он смотрел на него! Я не думал, что в наше время такое еще возможно. Я бы с удовольствием пошел к нему, чтобы рассказать и о своих ошибках.
— Этого действительно хочется, — сказал я и допил свой бокал. — Что будет с вашим сыном?
— В четверг он должен пойти в консультацию. Доктор Фройнд считает, что лечение продлится долго — месяцы, а может быть, и годы.
— А в свою школу он его не возьмет?
— К сожалению, нет. Городское управление образования не дает на это разрешения. Он должен ходить в школу в своем районе.
— Но в случае с моим сыном…
— Ваш случай особенный, господин Франк. Вашего сына не принимала больше ни одна школа. Управление образования вынуждено было согласиться. — Он затянулся сигарой и посмотрел на огонь. — Как ваша жена? — спросил он после недолгой паузы.
Я рассказывал ему, что она в Германии.
— Спасибо, хорошо.