Я пытаюсь восстановить черты
Шрифт:
На обделке тоннеля № 2 Ткварчельской линии однажды появилась трещина и произошло смещение припортального участка в сторону реки на два сантиметра. Управление строительством этих тоннелей вызвало меня из Москвы. Я приехала в Сухуми и договорилась с начальством, что сначала разберусь в происшедшем сама, а уж потом вызову их для совещания. И я выехала на тоннель. Авария произошла оттого, что при разработке выемки не была соблюдена осторожность.
Как ни боролась советская власть против всякого предпринимательства, в Абхазии в те годы существовали отдельные ростки частного бизнеса. Я, например, знала, что в Сухуми есть человек, владеющий большим автобусом, на котором он возил пассажиров
Была артель более крупная и лучше оснащенная, которая бралась разрабатывать выемки и делать насыпи на железной дороге. Такую артель и наняло наше управление в Сухуми для разработки большой и односторонней в основном выемки у портала ткварчельского тоннеля № 2. Частная артель, чтобы побыстрее справиться с работой, взорвала сразу большой массив породы у самого портала уже готового тоннеля. Деформации в массиве пород распространились и сдвинули участок обделки тоннеля на два сантиметра. Появилась целая сеть трещин на этом участке и даже выпали осколки бетона в том месте, где сдвинувшийся участок оторвался от остального тоннеля. Картина поначалу показалась мне устрашающей.
Правда, поставленные на отдельных трещинах цементные маяки уже перестали лопаться и, следовательно, подвижка породы прекратилась, смещение тоннеля ничему не угрожало. Я целый день провела со строителями на этом участке тоннеля, договорилась с ними, что разрушенные места тоннеля будут расчищены и забетонированы.
Вечером я пришла в контору, чтобы посмотреть документы строительства. Рассматривая бумаги, я вдруг напала на документ, который привел меня в ужас. Геолог группы заказчика Эристави должен был определять крепость породы на каждом участке проходки тоннеля. И я вижу документ за подписью Эристави, в котором говорится, что на участке, где произошла авария, породы оказались по крепости выше, чем было заложено в смете, и, следовательно, должна быть повышена расценка за ее разработку.
Авария могла быть объяснена тем, что породы оказались менее крепкими, чем предполагалось, да еще взрывами выемки было нарушено их равновесие, но Эристави написал, что породы оказались очень крепкими. Я спросила начальника строительства Индлина, как это произошло? А он мне, смущаясь, говорит: «При помощи дарвин». Я недоумеваю: «Что такое «дарвин»»? А он отвечает: «Это даровое вино».
Оказывается, они напоили и угостили Эристави, и он подписал документ о повышенной крепости пород. А это уже уголовное преступление. Что мне было делать? Из Сухуми звонят, спрашивают, когда выезжать на совещание, а я отвечаю: «Подождите, я еще не разобралась». Я понимаю, что совещание закончится протоколом, а он пойдет в прокуратуру, начнется разбирательство, а там и наказание.
И я решила поговорить с заказчиком. Написала подробную записку о причине аварии и какие меры мы уже приняли, чтобы подвижка породы не продолжалась, а тоннели приняли нормальный вид. Поехала в Ткварчели к заказчику, всё ему объяснила, умолчав о документе, подписанном Эристави. Сказала, что ничего страшного не произошло, и уговорилась с ним, что никакого совещания собирать не будем. Он согласился, и я уехала в Сухуми, предварительно как следует отругав Индлина и его заместителей.
Ткварчельские тоннели еще строились, когда Метропроект получил новый
Мне пришлось срочно выехать на чиатурскую линию и организовать группу по проектированию тоннелей на месте. Со мной поехали молодые инженеры Н. Н. Шапошников и В. А. Алихашкин и техник-чертежник Р. С. Тарасова. Кроме того, туда поехал главный геолог Метропроекта В. Мильнер, его помощник и один из главных инженеров В. И. Бутескул.
Моя бригада пробыла там около двух месяцев, и за это время мы выполнили все проектные работы по конструкциям тоннелей и порталов, а также по их сооружению. Был обеспечен работой весь коллектив метростроевцев. Они могли начать работы на нескольких тоннелях сразу.
Жили мы с моей сотрудницей Раисой Сергеевной Тарасовой в отдельной комнате общежития с выходом на улицу. Обедали в рабочей столовой, в которой очень часто вместо обычного скудного меню висело объявление «Вермишел». Давали отварную вермишель без масла, без мяса, и рабочие строительства, конечно, голодали.
Был маленький частный базарчик, куда выходили торговать местные женщины, но выбор был очень скромный, в основном фрукты: виноград, инжир и шелковица. У женщины на нашей улице, имевшей козу, я покупала поллитровую банку козьего молока в день, и это было мое основное питание.
Я очень хотела гулять по окрестностям, но когда я приглашала с собой молодых инженеров моей группы, они отказывались, предпочитая играть во дворе общежития в футбол. Пыль от этой игры поднималась столбом. Иногда со мной соглашался погулять семидесятилетний В. И. Бутескул, и тут я, зная его много лет и считая «сухарем», убедилась в том, что он очень интересный собеседник.
В это лето 1952 года я взяла с собой мою Лиду и оставила ее в Новом Афоне у Арута и Оли. Проработав всю неделю, в субботу сразу же после работы пешком отправлялась на железнодорожную станцию Зестафани, чтобы сесть на проходящий поезд и доехать до Нового Афона. Приезжала часов в 11 вечера, Арут обычно меня встречал, а Лида уже спала.
Весь день воскресенья я проводила с Лидой, в основном на пляже, купаясь и загорая. Как я ни просила Лиду не уплывать далеко и надолго, она не слушалась. Уплывала так далеко, что я переставала ее видеть. Иногда я просила мальчишек плыть за Лидой и сказать, чтобы она возвращалась на берег, но чаще всего они возвращались и говорили мне, что нигде ее не нашли. Я приходила в отчаяние, да и отдыхающие стали приходить ко мне с жалобами, что и они не могут спокойно проводить время, когда видят, что ее нет и нет на пляже. Но что я могла поделать?
Поздно вечером в воскресенье я снова садилась в поезд, почти не спала ночь и рано утром в понедельник приезжала в Зестафани, а оттуда пешком шла домой, умывалась, переодевалась, завтракала и — за чертежный стол. И так каждую субботу и воскресенье.
В один из таких отъездов из Нового Афона я не смогла достать железнодорожный билет в четырехместное купе, и пришлось купить верхнее место в двухместном купе мягкого вагона. Когда я вошла в свое купе, то увидела, что у столика сидит белокурый грузин среднего возраста. Тревога кольнула мне сердце, но я не показала вида и спокойно поздоровалась. Прежде чем лечь спать, мы поговорили. Он больше расспрашивал меня, куда я еду, что делаю в Зестафани и в Новом Афоне.