Я решил стать женщиной
Шрифт:
Режиссер помялся, помычал, на лице та же стыдливая улыбка и прячущийся взгляд: и ответил.
— Есть, конечно, и собственные интересы: Сразу скажу, вам ничего ни на каком этапе платить ни за что не придётся. Возможно, я смогу продать этот фильм на один французский канал, у меня есть такая договоренность, если, конечно, он получится таким, каким я его сейчас представляю. Может быть, и на какой-нибудь российский тоже. Про это пока не знаю: это как получится. Мне нужно будет несколько дней для съемок:
— Несколько дней? — удивились мы с Катей. Теперь нам было жалко
— Не пугайтесь. Это же не с утра до вечера: И я буду приезжать только тогда, когда вам это будет удобно. Хорошо?
— А что: мне интересно, — согласилась Катя. — Посмотрим на себя со стороны.
— Ты красотка, ты точно хорошо выйдешь. А я? Я плохо получаюсь даже на фотографиях, — я заныла, но уже не отказывалась. И мы с ним договорились.
— Я тогда напишу сценарий, нарисую раскадровки и заеду ещё.
— Так всё серьёзно? — опять удивились мы.
— Ну, а как же вы думаете?
— А общая концепция какая? — поинтересовалась я о будущем фильме.
— Я думаю снять фильм: — Володя задумчиво очень по-режиссерски запрокинул голову, а его взгляд поверх нас поддержал эту позу его творческого напряжения, — я думаю снять фильм, как историю одной фотографии.
— А мы причем? — не совсем поняли мы.
— А фотография эта будет вашим автопортретом. Вы просыпаетесь: Я снимаю Катю, как она чистит зубы, готовит завтрак:
— Утром я страшная, утром меня снимать не надо. Пока я не накрашусь, я в кадре не появлюсь, — возмутилась Катя.
— Ты можешь накраситься и делать вид, что чистишь зубы. Что ты прямо: — одернула я Катю.
— Конечно, накраситесь: всё, как Вам хочется, — Володя опять стыдливо заулыбался. — Сейчас мы только общую линию проговорим, чтобы понятна была общая картина. Ок? А дальше всё, как сами хотите.
— Ок, ок: И что дальше? — уже с интересом спрашивали мы.
— А Вы, — он повернул голову ко мне, — Будете как будто ехать на машине:
— Я могу и не как будто.
— Ну, да: Я имею в виду, едете Вы на машине, заезжаете за Катей, едете дальше: и готовитесь к съемке, — продолжил Мосс. — Как вы обычно к ней готовитесь?
— Едим где-нибудь, — не задумываясь, хором ответили мы, это единственное, что мы вспомнили о нашей подготовке к съёмкам.
— Ну, это понятно. А потом?
— Продукты к съемке покупаем.
— Нет. Я имею ввиду — костюмы какие-нибудь выбираете, еще что-нибудь?
— А-а!? — это звучало для нас скучней и неинтересней, чем священная для нас в любой момент еда. — Ничего не выбираем. Что выбирать? Мы рекламу в основном снимаем. Уже и так обычно всё отобрано-подобрано, и всё утверждено у клиента. Вот чтобы поесть было на съемке — это да, это наша забота.
— Да:? — Володя был обескуражен такой прозаичностью. — Ну, может быть, можно что-нибудь придумать, чтобы смотрелось интересней?
— Можно заехать в Большой театр в костюмерные, вроде костюмы мы там выбираем, — предложила находчивая Катя. — У нас там знакомый работает, — подтвердила я.
— Отлично, — обрадовался Мосс. — А там снимать разрешат?
— Разрешат, он договорится, —
— Отлично. Значит, следующая мизансцена такая:
— Чего… чего…? — слово «мизансцена» прозвучало смешно.
— Мизансцена… ну, говорят так обычно, — смутился Володя и даже покраснел. — Значит, мизансцена такая — вы приезжаете с костюмами в студию, и с вами здесь уже работает гример…
— Стилист, — поправила я.
— Да, стилист. У нас в кино гример это обычно называется. У вас есть хороший стилист?
— Ну, есть… Пригласим кого-нибудь, если что. А дальше то?
— Надо выбрать уже снятую вами фотографию — ваш автопортрет и снимать, как будто снимаем его. Есть такой? Я видел где-то ваш автопортрет: Катя, как ведьма на нём, а Вы в белом платье.
— Это в жизни она как ведьма, а там она добрая фея. А на мне не платье, а ночная рубашка с блёстками.
— Да? Похоже на вечернее платье, — удивился режиссёр.
— Я тебе сейчас дам ведьму — мало не покажется. Это кто ведьма? — гневно возмутилась Катя.
— Господи! Катенька, я пошутил. Сказал же — фея…, добрая фея. Что тебе ещё надо?
— Потом поговорим, — Катя, сверкая своими еврейскими глазками, зло откинулась в кресле.
Автопортрет этот висел тут же на стене, и мы его показали. На нем я достаточно женственная, с почему-то широкими бедрами и узкими плечиками, в шикарной ночной рубашке на тоненьких бретельках, она действительно была похожа на вечернее платье, иди в нем хоть на вручение «Оскара». Но в фильмах я не снималась, поэтому уже долго скромно висела в этом «вечернем платье» на стене нашей студии. Катя вся в черном, стоящая на табуретке за мной, на ней непропорционально длинная юбка, скрывающая и ноги, и табурет, как будто она действительно ведьма, начинающая взлетать надо мной, её жертвой. Лицо её с соответствующим её ведьминскому положению гримом, он её не украсил, красивая Катя на этой фотографии выглядела рядовой ведьмакой. Она от этого злилась уже два года, ровно столько, сколько висел этот наш автопортрет на стене.
— Здорово! — я была довольна, на этой фотке я себе нравилась.
— Нет, не здорово. Я здесь страшная, я хочу выглядеть красивой, — обиделась на выбранную фотографию Катя.
— Катя, снимать же будут нас в основном в процессе съемки, а эта фотография мелькнет в кадре только в конце. Какая разница? — пыталась я её успокоить и уговорить именно на эту фотку.
— Катя, Вы зря волнуетесь. Вы и на этой фотографии выглядите симпатично, и сниму я Вас красиво, — ласковым голосом вставил маленький Мосс.
— Ладно, не буду спорить. Вечно ты делаешь так, как тебе удобней и лучше.
Я промолчала. Мы посидели ещё чуть-чуть с Владимиром Моссом и разбежались.
— Абрамова Георгия будьте любезны.
— Представьтесь, пожалуйста, — я назвалась, музыка для ожидания…
— Алло! Привет, Борь!
— Георгий, привет! Звоню по очень щекотливому вопросу, — не зная с чего начать, всё же начала я.
— Опять гайморит?
— А что щекотливого в гайморите? В носу щекочет? — усмехнулась я.