Я - Русский офицер!
Шрифт:
— Что зеньки лупишь, мусор? — послышался голос Сивого. — Говори, че надо!
— Фескин! — обратился охранник. — На выход!
— С хотулями?
— Нет! Пока без хотулей! Кум зовет! — сказал вертухай. — Базарить будет по душам.
Фескин слез с нары и, накидывая на ходу рубашку, вышел из камеры, заложив руки за спину.
— Лицом к стене! — скомандовал один из охранников.
Фескин послушно повернулся лицом к стене, продолжая держать руки за спиной. Один из охранников ощупал его одежду сверху вниз, а другой тем временем
— Вперед! — скомандовал властный голос охранника, и Саша Фескин под конвоем вступил на чугунную лестницу, ведущую на первый этаж.
Корпус «Американки» напоминал большой квадратный стакан из красного кирпича. Огромные стеклянные окна с первого по третий этаж находились напротив друг друга. По периметру трех этажей выступал металлический балкон с перилами. По центру тюрьмы с первого этажа шла широкая чугунная лестница. На каждом этаже находилось порядка 30 камер, в которых шла своя уголовная жизнь.
Кабинет «кума», как называли «урки», начальника оперативной службы тюрьмы, располагался на первом этаже. Идущий впереди охранник, открыл двери в кабинет и доложил по уставу:
— Товарищ майор, заключенный Фескин, по вашему приказанию доставлен!
— Давай сержант, заводи нового положенца, — сказал майор. — Хочу на нового пахана взглянуть. Цвет блатного мира, мать его…
— Вперед! — скомандовал вертухай, толкнув Фиксу в спину.
— Ну что, Фескин Саша-Ферзь, проходи, присаживайс, — сказал майор и указал на стул, прикрученный шурупами к полу.
Фескин, сев на стул, закинул ногу на ногу. Его растоптанные ботинки без шнурков вывалили свои языки, обнажив голые, без носков ноги. На правой ноге, на косточке красовалась татуировка паука, что говорило о его принадлежности к воровской, то бишь блатной масти.
— Что, начальник, надо!? — нагло спросил Фескин.
— Я слышал, ты сегодня в паханы произведен!? — спросил кум, присаживаясь за стол напротив Фескина.
— А че, вам в падлу мое положение? Решил, начальник, с первого дня меня под пресс? Да я плевать хотел на твой пресс! Я выбрал свою каторжанскую долю, вот и буду тянуть срок, как путевому пацану полагается, — сказал Фикса, почесывая под мышкой укусы клопов и бельевых вшей, кишащих в одежде арестантов.
Майор улыбнулся и, открыв стол, достал пачку папирос, кинув их перед арестованным.
— Закуривай!
Фескин взял пачку и, вытащив папиросу, дунул в гильзу со свистом, затем сжал её зубами и прикурил. Несколько раз он языком перевел папиросу из одного уголка рта в другой, стараясь этим показать свой гонор.
Майор улыбнулся и сказал:
— Ты, себя в зеркало видел? Что ты тут куражишься передо мной, словно вошь лобковая на гребешке? Я тебе что, фраер дешевый!? — спросил майор, видя как Фескин, изгаляется перед ним.
— А че!?
— А не че! Хер тебе через плечо! Ты, сопляк, когда еще мамкину юбку держал своей ручкой, я уже банду братьев Левшовых громил… Мне базарить
— Обоснуй начальник! А то я сейчас….
— Ты, сейчас можешь угодить только в БУР. Посидишь на киче, на воде и хлебе, вот тогда и поймешь, что с кумом дружить нужно, а не лаяться. Я чул, что тебя Залепа сделал паханом?
— Было! — коротко ответил Фескин.
— А ты, знаешь, что все положенцы с нами дружат?
— Ты, че начальник, туфту гонишь? Я в твои байки не верю! Чтобы блатные на кума шпилили, да мусорам стучали, как суки лагерные? Че-то тут ты, фуфлишь, — сказал Фескин, пыхтя папиросой.
— Тебя стучать никто не заставляет, у нас своих стукачей хватает, а вот махновщину пресекать, это уже браток твоя забота. Сам Залепа тебе зеленую дал… Так вот и уважь вора, делай то, что он просит. Мужика не гнобить, поборами не заниматься. Петухов не обижать. Да и с суками на ножах не сходиться… А то и они могут пырнуть в бане в кадык, как ты Синего, хрен оклемаешься. Что думаешь, я не знаю, кто ему заточку в глотку воткнул?
«Синий, сука продал», — подумал Фескин и тут же сказал. — А не хрен было ему мою матушку вспоминать! Вот и нарвался сука на заточку…
— Не в Синем дело, Фикса! Ты теперь преемник вора на «Американке», теперь тебе суждено рамсить с босотой. Я не хочу, чтобы тебя в зоне на заточки подняли за махновщину…
На какое-то время Ферзь задумался. В словах мусора была заложена истина, от которой ему самому уйти было невозможно. Не смотря на свои восемнадцать лет, он уже имел положение в тюремной иерархии, что давало ему перспективы карьерного роста в настоящие воры в законе.
— Я понял тебя, начальник, — сказал Фескин и, взяв со стола пачку «Беломора», сунул её себе в карман.
— Для начала хочу тебя предупредить, что сученые тебе жизни не дадут. Так что подтягивай к себе «торпед с огромными кувалдами», которые масть воровскую охранять будут. Для меня ведь самое главное, чтобы вы на корпусе не баловали. А когда на этап, на зону пойдете, то там дело конвоя… Они долго не цацкаются, за малейший косяк, пуля в лоб и на цвинтар с номером уголовного дела на пятке, понял?
— Блефуешь, начальник! Я по базарам знаю, какая жизнь на зоне! Залепа в Магадане рыжье мыл! Там, за хороший кусок рыжухи и пайка баланды двойная и срок косят на треть.
— Косят, косят, да только сукам и мужикам, а такого блатного брата как ты, держат в отдельных бараках. Вам же ворам работать в падлу. Вот только тем приписочкам, по трудодню, которыми вы раньше занимались и за которые срока вам резались, пришел конец. Работяги теперь, от воров и блатных, в других бараках чалятся, и пахать на вас не будут…