Я - Русский офицер!
Шрифт:
Война
Наступившее лето радовало не только своим теплом, свежестью зелени, да голубизной неба. Наступившее лето радовало еще и окончанием школы и новыми надеждами предстоящей самостоятельной жизни.
Впервые, за шесть месяцев, Краснов получил письмо от матери. Он несколько раз перечитывал его и, прижав к своим губам, словно насос втягивал нежный и до боли знакомый запах. Теперь он точно знал, что мать жива, здорова и находится далеко от Смоленска.
Нелегкая судьба, осужденной по 58 статье УК РСФСР, занесла её в ссылку почти на самый
Фатеев вновь сдержал свое слово, и вместо общей колонии в Норильске, Светлана Владимировна Краснова оказалась на берегу великого Байкала в забытой Богом деревушке Осиновка.
Валерка был счастлив словно ребенок. Его грудь распирала не просто радость, это было поистине настоящее ликование. Мать, его мать была жива и вполне обустроена. Он ворвался к своей Леди, словно на крыльях боевого Яка и уже с порога заорал:
— Ленка! Мать, мать прислала письмо! Она жива и здорова! Слышишь, мама, жива и здорова!
Леди, услышав, что её будущая свекровь жива, от нахлынувшего на неё волнения и счастья, заплакала. Она вспомнила Светлану Владимировну. Вспомнила её вкуснейшие пирожки с капустой и те задушевные бабские разговоры, которые они вели в отсутствии Валерки.
— Я очень рада! Где же она!? — спросила Лена, откладывая в сторону шитье.
— В Иркутской области. Станция Слюдянка, поселок Осиновка.
Леди вновь от радости всхлипнула и, достав носовой платок, и отойдя от приятного известия, вытерла свои слезы.
Она очень любила Светлану Владимировну. Ведь Краснова была для неё не просто будущая свекровь, она была настоящей и верной подругой, с которой не надо было делить Валерку и попусту ревновать друг к другу. Светлана была женщиной от Бога. За её природной красотой скрывалась чуткая, ранимая и очень чувственная душа. Её спокойствие и безупречный вкус всегда являлись Ленкиной завистью, и ей всегда хотелось быть похожей на Светлану, а это в свою очередь нравилось Валерке.
— Надо, Валерочка, собрать маме посылку. Ей, наверное, очень много нужно хороших вещей? — спросила Лена. — Я попробую, что-нибудь найти подходящее…
— Не надо, не ищи. После того побега, я кое-что все же забрал из нашего дома. Вот и вышлем.
— Ты не забыл, что через три дня выпускной вечер в школе?
— А как же! Я ведь еще имею радостную новость. Мне пришло предписание из комитета комсомола — убыть в Одессу в летную школу имени Полины Осипенко.
— Так тебя приняли!? — с удивлением спросила Лена.
— Не приняли, а направили! Комиссар Фатеев помог мне. Он после нашего с ним разговора стал почему-то тайно благоволить нашей семье.
— Да, но не забывай, Валерочка, что это все благодаря дяде Моне! Нужно сходить к нему и хоть спасибо сказать.
— Давай сегодня и сходим. Мне в воскресенье, 22 июня, уже необходимо убыть в Одессу. Да и посылку маме отправим с главпочтамта. Я пойду, соберу вещи, а ты оденься и давай приходи к моему дому.
Ленка, счастливая, надела Валеркино любимое черное платье в крупный горох и, перевязав волосы лентой, попудрила свое милое личико.
Ленка была счастлива!
Валерка, уже полгода снимал комнату на Благовещенской улице, невдалеке от Дома профсоюзов. Оттуда было совсем подать рукой до Ленинской, где по плану и предстояло отблагодарить дядю Моню добрым словом за его чуткость и доброту.
Валерка стоял на улице, держа в руках большой узел. В нем лежали те вещи, которые он должен был отправить матери.
— Ждешь? — спросила Лена, подойдя к своему кавалеру.
— Жду! Куда я без тебя? Мы ведь теперь на всю жизнь вместе, — сказал Краснов влюбленно, расплываясь в улыбке.
Лена взяла своего Краснова под ручку, и они пошли к дяде Моне.
Уже через несколько минут, их взору предстала следующая картина. Старый еврей-сапожник Моня Блюм грузил в «полуторку» свои вещи. Соседи по дому собрались во дворе, с интересом наблюдая, как еврей Блюм, поспешно выносит и, не укладывая, прямо так бросает свои жалкие пожитки в кузов. Нехитрый домашний скарб был уложен и дядя Моня сел передохнуть на подножку ободранного «АМО».
Со слезами на глазах и скорбным серым лицом, он напоследок закурил свою трубку. Как-никак, он был человек, и ему было жаль покидать насиженное место. Чувство какой-то тревоги, какого-то животного страха, все последние дни терзали душу дяди Мони. И в один из дней, сердце его, не выдержав такой тревоги, все же дрогнуло. Да еще, вдобавок кошмарные сновидения каждую ночь поднимали его в холодном поту и он, измотавшись от своего психического недуга, принял решение — бежать, бежать прочь, подальше, на Волгу, куда, по его мнению, враг дойти не мог.
— Здравствуйте, дядя Моня, — сказал Краснов, подойдя к машине с улыбкой.
Блюм, посмотрел на него каким-то скорбным и отрешенным взглядом и сквозь покинувшие его душевные силы, сказал:
— А, Валеричка, вы опять ко мне со своей барышней?
— Как видите… Мы, дядя Моня, решили через год пожениться, — сказал Валерка, желая похвастаться перед стариком за свою любовь.
— Так вы пришли за моим благословением!? Старый еврей, Моня Блюм, не может благословить вас! Старый еврей, Моня Блюм, бежит, словно крыса с тонущего корабля! — сказал еврей, глядя снизу вверх на Краснова заплаканными глазами.
— Что же случилось? — спросил Валерка, перепугавшись Мониным видом.
— О, Валеричка, вы еще ничего не знаете! Какой вы еще наивный мальчик! Эти фашисты собрали на границе с СССР пятьдесят отборных дивизий. С такой силищей они за неделю дойдут до Смоленска. Так вот, старый еврей, Моня Блюм, решил бежать отсюда. У меня в Саратове есть родственники, вот мы туда и поедем. Уж больно мне не хочется видеть фашистские рожи на улицах моего любимого Смоленска.
— Вы меня, дядя Моня, рассмешили. На нашей границе, ведь тоже войск стоит не меньше! Немец о наших бравых солдат сломает свои зубы, и мы попрем его прямым ходом в его Германию, до самого Берлина.